передается Горбачу. Потому что, глядя вслед Слепому, он говорит:
– Может, стоило все же послать Нанетту?
– Чтобы она засрала Ральфу весь кабинет? – уточняет Сфинкс.
Я говорю, что еще неизвестно, что там вытворит Слепой.
– У Слепого развитое чувство долга, – отвечает мне Сфинкс.
Фраза звучит так официально, что ни у кого не возникает желания спорить.
Дальше мы просто ждем. Я грызу ногти и на душе все поганее. С изъятием Лорда общая кровать сделалась безобразно просторной и пустынной. Курильщик не спасает положение. Ни три, ни четыре Курильщика его бы не спасли. Эмоции Лорда незаменимы. Они удивительно насыщали пространство.
Не заползи на его плед, не дыхни на его подушку, не пукни у него под ухом! И как здорово было все это проделывать, предвкушая, что у него вот-вот кончится терпение, – и полетят во все стороны книги, подушки и перья! И смотреть, как пугается Курильщик. Теперь пугаться нечего. Второго такого, как Лорд, у нас нет.
Я достаю гармошку и исполняю три песни ожидания подряд. Я не люблю ждать, так что песни ожидания – самые унылые из моих песен. Больше трех я и сам не в состоянии вынести. Народ обычно начинает разбегаться уже на первой. В этот раз, правда, все терпят.
Когда становится совсем невмоготу, убираю гармошку и берусь за индийские сказки. Я часто их перечитываю. Очень успокаивающее занятие. Больше всего мне в них импонируют законы Кармы. «Тот, кто в этой жизни обидел осла, в следующей сам станет ослом». Не говоря уже о коровах. Очень справедливая система. Вот только чем глубже вникаешь, тем интереснее: кого же в прошлой жизни обидел ты?
На некоторое время сказки отвлекают, потом я опять начинаю нервничать. Кто Лорд Ральфу? Никто. Особенно теперь. Станет ли Р Первый утруждать себя его поисками, только потому, что нам этого хочется? А если станет, сообщит ли, если Лорду плохо там, где он есть? Я спрашиваю себя об этом снова и снова, по большей части вслух, так что к тому времени, когда Слепой наконец возвращается, все готовы к худшему, и это целиком моя заслуга.
– Бестолку, – говорит Слепой, облокачиваясь о спинку кровати. – Он вообще никак не отреагировал.
И все. Дальше нам предоставляется утешительная возможность рассматривать Слепого, который, выставив локти, таращится в свое слепое никуда, и Курильщика, который, как ему кажется, незаметно, отползает от него подальше. Лаконичность Слепого временами граничит с патологией. Мы ждем, затаив дыхание, а он висит себе на спинке кровати с таким видом, как будто к сказанному совершенно нечего добавить.
Тогда мы переводим взгляды на Сфинкса. Сфинкс нас понимает правильно.
– О чем вы говорили? – спрашивает он.
– Клещами, клещами! – шепчу я ему. – И скальпелем!
Слепой завешивается волосами и уходит в себя.
– О Волке, – глухо звучит из-под волос.
– А еще о чем?
– Только о Волке.
И это, прости господи, человек, который способен передать любой разговор