рамы. Но та стояла неподвижно, даже не шелохнувшись.
Миша осмотрел её снаружи и увидел, что она по контуру приколочена к раме гвоздями, не меньше «десятки» (позже выяснилось, что жековский работник так «отремонтировал» дверь). С голыми руками здесь делать было нечего. Тогда он пошёл в седьмую квартиру к тёте Дусе и взял уже упоминавшийся в нашем повествовании топор. Через час дверь была отбита, и он позвонил в квартиру Селивановых, что всё в порядке. На следующий день Вовика отец зашёл к ним домой с «Киевским» тортом и поблагодарил Мишину маму, что она воспитала такого отзывчивого сына. Потом мама сказала:
– Смотри, Мишка, надо всегда помочь, когда можешь. На что тот добавил:
– И на душе станет хорошо, да ещё и торт принесут, если повезёт…
Глава девятая
Лена напомнила Вовику, что ей скоро надо быть дома, и они, тепло попрощавшись со всеми, ушли. Перед отъездом Вовик сказал:
– Миша, у меня неприятности намечаются, надо бы посоветоваться…
– Завтра воскресенье, позвони ближе к вечеру, поговорим. Такси остановилось почти сразу, и они без приключений добрались до дому. Зайдя в подъезд, Вовик взял Лену за руку, и она, прильнув к нему всем телом, сама его поцеловала. Он нравился ей всё больше и больше, было в нём что-то настоящее, надёжное. Как-то спокойно всё, без суеты, без понтов, без ненужной загадочности. И за спиной угадывалось что-то непростое, серьёзное, опасное – и это тоже влекло неосознанно…
На следующий день Вовик позвонил Мишане, и они договорились, что он подъедет. Миша сидел за столом, попивая чай из большой фарфоровой чашки. Он был в майке, и было заметно, как под чуть смугловатой кожей бугрятся хорошо развитые мышцы, а на плече синела немного поблёкшая наколка «ВДВ».
– Вовка, бери шоколад, такого в магазине не купишь, настоящий, прямо с кондитерки, – и он придвинул к Вовику тарелку с почти чёрными кусками горького шоколада. – Ну так какие у тебя неприятности?
Селиванов рассказал ему всю историю с самого начала – с эпизода «бросания камней» до разговора в вестибюле бара. Миша слушал очень внимательно, стараясь ничего не пропустить и всё более и более мрачнея по ходу рассказа. Вовик закончил и замолчал, ожидая каких-нибудь слов от своего собеседника. Пауза затягивалась. Вовик невольно залюбовался Мишиной мускулистой фигурой, вспомнив, как тот, бывало, частенько выходил во двор с двумя двухпудовиками и жонглировал ими к радости дворового народа, сильно охочего до любого происходящего действа. Наконец тот сказал изменившимся голосом:
– Ты даже себе не представляешь, как я эту уличную шпану, эту мразь подзаборную ненавижу. Я об этом никому не рассказывал, тебе первому… Я тогда перед призывом болтался, больше двух месяцев оставалось. Другие бухали в полный рост, а меня это дело никогда не радовало. Я кроссы бегал, на самбо ходил, железо таскал – уже знал, что в десант попаду, ну и готовился, соответственно… Как-то матери нет и нет с работы, я уже и беспокоиться начал – на улице темнотища, –