кожу перчаток ощущала охвативший его жар. Они были такие горячие, его руки. Горячие от страсти к ней и от исступленной ярости, что выжгла в нем все человеческое. И еще от того, что кожа Ронана, вся в рубцах и струпьях, была так страшно воспалена.
Ее тело отозвалось на его жар и, согретые пламенем, в ней созревали и наливались алым такие желания…
Нет, нельзя об этом вспоминать. Не было ведь ничего. Просто сон.
– Обратно мы вернемся так же, по Третьей дороге?
– Нет. Такого рода перемещения отнимают немало сил, особенно если проделывать их вдвоем. А втроем они невозможны. Я уже пробовал… однажды. У меня не получилось.
– Но откуда вы знаете, что Чарльз квартирует именно здесь?
– Кровь.
– Где кровь? – спросила Агнесс, проводя рукой по лицу.
Вдруг те розы оцарапали ее своими страшными шипами?
– У нас с Чарльзом общая кровь, и она зовет меня, зовет всегда. Я найду его, где бы он ни был и хочет он того или нет.
С ней все иначе, поняла Агнесс. Чтобы Джеймс нашел ее, она должна воззвать к нему первой. Помянуть по имени. Ведь в имени фейри заключено волшебство, от которого веками отгораживались люди, придумывая им почтительные прозвища – «добрые соседи», «народ с холмов», «благословение своей матери». Сам же он ее не отыщет.
Порою Агнесс сожалела, что у них с Джеймсом нет ни капли общей крови, ведь покойный лорд Линден был родней ей, но не ему. Вот бы и ей частицу волшебства! Она-то хоть и медиум, но совсем простушка. Способность видеть сокрытое досталась ей по чистой случайности, потому лишь, что ее угораздило родиться в Сочельник, в то самое время, как досадовала мама, когда не найдешь ни одной трезвой повитухи. Будь она фейри или хотя бы полукровкой, все было бы иначе. Третья дорога расстилалась бы перед ней по одному лишь зову и несла, куда Агнесс вздумается. А сама она была бы прекрасной и такой могущественной, что никто не посмел бы поставить ее у позорного столба…
Мечты, пустые мечты. Нужно сосредоточиться на том, что на самом деле объединяет ее с Джеймсом, – на их общем родстве с Чарльзом Линденом. А бедный мальчик оказался в Лондоне совсем один.
3
Вместе с опекуном Агнесс вошла в просторное фойе. У двери похрапывал портье, примостившись в кресле, похожем на половину яичной скорлупы – спинка-навес защищала от сквозняков. Кресло было таким уютным, что портье не потревожило эхо от шагов незваных гостей, когда те поднимались по мраморной лестнице. Впотьмах Агнесс ни разглядела, как именно Джеймс открыл нужную дверь – сломал ли замок, или же она была незапертой. Зажмурилась, когда он зажег газовый светильник в прихожей. Протерев глаза – ну и яркий же свет от газа! – она заметила зеркало во всю стену, заключенное в тяжелую золотую раму, а под ним ореховый столик, на который Джеймс поставил свой цилиндр. Рядом стоял другой цилиндр, перевернутый и доверху полный апельсиновых шкурок. Дорожка из засохшей кожуры петляла по коридору, заканчиваясь у приоткрытой двери, из-за которой слышалось посапывание. Побледнев от гнева, Джеймс с силой толкнул дверь. Снова вспыхнул