комнате с А.Я. и скончавшийся года за четыре перед тем.)
– Не в одном.
– Кто же с тобою?
– Всякий сброд.
– Имеете ли вы какое развлечение?
– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда; ибо духи не говорят между собою.
– А пища какая-либо есть у духов?
– Ни-ни… (Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.)
– Ты же как чувствуешь себя?
– Я тоскую.
– Чем же этому помочь?
– Молитесь за меня: вот доныне не совершаются заупокойные обо мне литургии.
При словах сих душа моя возмутилась, и я стал пред покойником извиняться, что не заказал сорокоуста; но что непременно сделаю. Последние слова, видимо, успокоили собеседника.
Затем он просил благословения, чтоб идти в путь свой. При этом я спросил его: «Нужно ли испрашивать у кого-либо дозволение на отлучку?» Ответ заключался в одном слове: «Да». И слово это произнесено было протяжно, уныло и как бы по принуждению.
Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его, знаменуя большим крестом, с произнесением следующих слов:
«Благословит тя Господь от Сиона, живый во Иерусалиме, отныне и до века».
Надобно заметить, что слова сии вовсе необычны для меня, и только во сне уста произнесли их.
Однако же А.Я. не удовольствовался таким благословением, ибо оно произносилось в тот момент, когда он занят был застегиванием пуговиц и вообще поправкою одежды, чтобы идти в путь.
И так просьба благословения, со сложением рук для его принятия, еще раз повторена была, и в последний раз благословил его, произнося: «Буди благословен во веки, во имя Отца и Сына и Святого Духа».
А.Я. сильно прижал руку мою к устам своим; ему не хотелось выпускать ее. Сочувствуя ему, я облобызал его отеческим лобзанием, вполне сознавая, что он есть гость, пришедший ко мне из другого мира.
И тут стал я вглядываться в него и, вглядевшись пристально, увидел неизменные знакомые мне черты. Только белизна и утонченность изменяли прежний тип. К тому же пот в виде росы покрывал лицо, а глаза при яркости своей выражали утомление и упадок сил душевных.
Вышел он от меня дверью, обращенной к Туговой горе, на которой покоится прах его. За ним следил я с чувством глубокой скорби и с пламенным желанием видеть след его. И что же? Сверх всякого чаяния очутился я на горном хребте, разделенном надвое. С высоты хребта, в глубине расселины, увидел я тот самый замок, о котором вспоминал А.Я.
Замок имел форму параллелограмма. Из четырех стен его только в одной, к югу обращенной, замечен мною малый просвет, да и тот с железною решеткою.
Кроме этого единственного просвета, стены представляли сплошную каменную массу без окон, дверей и даже без кровли. Последнее обстоятельство дало мне возможность видеть, хотя сквозь полумрак, внутренность замка и совершающееся в нем.
Особенно благоприятствовало мне положение мое на окраине горы, поднимавшейся гораздо выше стен. Казалось, что взор мой достигал до самого дна. Но, вглядываясь пристально, я замечал