все… от рядового до самого группенфюрера. Ja, ja, so ist das[54].
Он проводил Стефана к Клопотцеку и доложил, в чем дело. Тшинецкий стоял у двери.
– Soo… Sie sind also kein Jude[55], – сказал Клопотцек, бросив на него беглый взгляд.
Ему все было ясно: дрожащие глазные яблоки, растительность на лице, нос, – еврей, нечего и говорить.
«Сначала пусть начнет говорить, потом я его добью, – подумал он. – Или чего я буду мучиться со скотиной, пусть с ним Финдер пачкается… А Хеннебергу пусть будет урок. Верит каждой сказке».
Он просмотрел бумаги, которые еще остались у Тшинецкого: свидетельство о прописке в Нечавах, удостоверение Врачебной коллегии.
– Die Kennkarte hat dir ein Schupo genommen? Ja, ja. Natürlich. Ich glaube dir. Ja![56]
– Finder, fangen Sie an[57], – обратился он к фольксдойчу, брюнету с дергающимися губами, напоминавшими синеватых гусениц.
Тот медленно встал из-за стола:
– Прочитайте «Верую»…
Стефан машинально начал бормотать слова молитвы.
– Неплохо, неплохо, – похвалил Финдер. – Und jetzt die Schwanzvisite[58], – перешел он на немецкий.
– Was?[59] – не понял Стефан, но стоящий за ним Хеннеберг все ему объяснил.
Стефан начал торопливо расстегивать ширинку, когда дверь отворилась и в помещение вихрем влетел Кремин.
– Mensch, was haben Sie emir gemacht![60] – начал он и закончил существенно тише: – Wo ist der Tannhäuser?[61]
– Heitla![62] – произнес Клопотцек, поправляя ремень. Представление начиналось.
– Herr Sturmbannführer ist abwesend. Ich vertrete ihn. Was wollen Sie, bitte, Herr Direktor?[63]
– Weg mit ihm[64], – бросил он Хеннебергу, который выпихнул Стефана за двери. Когда они вышли, Тшинецкий начал объяснять немцу, что тот должен его отпустить, но в ответ услышал:
– Ich kann es leider nicht tun, mein Herr…[65]
– Sie haben ja die Papiere gesehen und… alles…[66]
– Ja, aber einen formellen Befehl hat mir der Herr Hauptsturmführer nicht gegeben[67], – толковал ему Хеннеберг.
Это был настолько либеральный немец, что с ним можно было препираться часами. В конце концов Стефан вернулся во двор и чуть не расплакался от злости, когда сержант утешил его:
– Na-na, warten Sie noch ein bisserl…[68]
Стоя у стены, Тшинецкий думал: «Эти «добрые» немцы еще хуже, ведь меня убьют из-за этих скотов…»
Вдруг постовые у ворот расступились, все пришло в движение, и во двор въехал тяжелый длинный автомобиль вермахта. Клопотцек выбежал на крылечко. Из машины вышел группенфюрер Лей, низкий, щуплый, с длинным, как у скульптуры Торака, лицом, обвел толпу взглядом бледно-голубых глаз и сказал Клопотцеку, за которым сопел возбужденный, запыхавшийся Кремин:
– Mein Junge, machen Sie das schnell… mit einem preussischen Schnitt, was?[69] – И, поднимая палец, добавил с деликатной примесью иронии, которую мог себе позволить: – Denn alle Räder müssen rollen für den Sieg![70]
– Zu Befehl, Herr Gruppenführer![71]
Лей ступил на лесенку своего автомобиля. Он стоял на предпоследней ступеньке, глядя, как полицейские ловко грузят евреев на въезжающие задом во двор грузовики. Иногда делал легкое движение рукой. Стефан