она хотела укрыться от многого, что окружало ее в Петербурге. Ей казалось, что в Москве получится жить в относительной тишине, забыть шум пестрых и зачастую безалаберных столичных встреч, которые ее всегда раздражали. Однако намеченные планы спокойной жизни в Москве не сбылись.
Вскоре после переезда Елизавета Юрьевна случайно на улице столкнулась с С.И. Дымшиц, оказалось, что Толстые живут неподалеку, на Зубовском бульваре. От них она узнала, что в Первопрестольной обосновался и Вячеслав Иванов, который пытается воссоздать у себя некое подобие петербургских собраний на «башне». Жизнь и друзья все-таки настигли ее в Москве.
Ее позвали как свою единомышленницу, а она уже мобилизовалась к бою. «Еду в боевом настроении», «чувствую потребность борьбы», «бой начинается» – так она описывает эту первую встречу у Иванова и поясняет, что борьба идет… за Блока, поскольку виновным в его «гибели» (лидерства) она считает именно Иванова и его окружение. Еще в городе на Неве она неоднократно вставала на защиту своего кумира в образе «ребенка» русского народа, которого безумная мать Россия «нам на руки кинула». Столь странное представление о Блоке, вероятно, было достаточно принято в узком приятельском окружении поэта: не случайно, что острый на язык С. М. Городецкий[43] на своей книжке «Царевич Малыш» сделал ему шутливую дарственную надпись: «Любимому ребенку Руси Саше Блоку» (2 марта 1911)…
Но в этот вечер «битвы» за Блока не случилось, речь о нем не заходила, все были увлечены новой восходящей звездой, художником Сарьяном, который несколько лет путешествовал по Турции, Египту и Ирану и своими учителями-вдохновителями считал Матисса и Гогена. Он привез не обыкновенно красивые акварели и целый вечер рассказывал о своих путешествиях. Елизавета не только была наслышана об этом талантливом художнике, но и видела его работы на выставках «Мира искусства». Гости разошлись далеко за полночь, а С. Дымшиц удалось нарисовать пастелью несколько портретов гостей, в том числе и Елизавету, на котором поэтесса изображена внимательно слушающей какого-то собеседника.
1 ноября, через четыре дня после этой ночи она получает до боли знакомый ярко-синий конверт[44]. «Как всегда в письмах Блока ни объяснений, почему он пишет, ни обращений “глубокоуважаемая” или “дорогая”. Просто имя и отчество, и потом как бы отрывок из продолжающегося разговора между нами: “…Думайте сейчас обо мне, как и я о Вас думаю… Силы уходят на то, чтобы преодолеть самую трудную часть жизни – середину ее… Я перед Вами не лгу… Я благодарен Вам…”»[45]
«26 ноября 1913, мы вместе с Толстым у В. Иванова на Смоленском… <…> Но у меня неосознанный острый протест. Я возражаю, спорю. Не зная даже, против чего именно я спорю… <…> Вскоре опять, 26 ноября 1913 г., мы вместе с Толстыми у В. Иванова на Смоленском. Народу мало, против обыкновения. Какой-то мне неведомый поэт, по имени Валериан Валерианович (потом узнала, – Бородаевский), с длинной, узкой черной бородой, только что приехал