сладко посапывала у меня на плече, и я, как всегда это бывает, не заметил, как заснул.
– …строят такие крутые лестницы!
Евдокия Петровна стояла на площадке между третьим и четвёртым этажом. Она жила на последнем, пятом. Со злостью посмотрев на лестничный пролёт, она вздохнула, подняла с пола сумку и заковыляла наверх. Сначала трость, потом здоровая нога. Так. Вторая ступенька. Трость, нога. Ступенька. Дальше. Эх, лет десять назад… Что там десять, ещё два года назад она поднималась без остановки. Медленно, но без остановки. И это в семьдесят два! А сейчас эта нога. Язва никак не хотела заживать.
Четвёртый этаж. Евдокия Петровна облокотилась о перила. Перевести дух и дальше. А что дома? Опостылевшие стены. Матильда, её кошка – единственное родное существо. Ольга, дочь, в тюрьме. Ещё шесть лет сидеть. Не пишет, не звонит, замкнулась совсем после того, как зять Виталий бросил. Написал письмо ей в тюрьму, собрал чемодан, занёс ключи от квартиры и укатил. Сказал, что на севера. Адреса не оставил… Муж Валера помер десять лет назад. Внучка Леночка, солнышко, золотце моё. Господи, за что?! Евдокия Петровна сглотнула подступивший к горлу ком. На могилке уже месяц не была, заросла, поди, вся.
Между четвёртым и пятым она ещё раз остановилась. Вон её дверь, сразу направо. Остался последний пролёт. Доковыляв кое-как, она прислонила трость к двери и полезла в карман пальто за ключами.
Замок, как назло, не открывался. Евдокия Петровна надавила плечом. Никак. Да что ж такое! Подёргала ручку. Дверь не поддавалась. Рука устала, и женщина отошла от двери передохнуть. Хотела взяться за перила лестницы, когда закружилась голова.
Ой, мамочки! Всё поплыло вокруг, и Евдокия Петровна начала падать. Выставив левую, поражённую язвой ногу, она инстинктивно приготовилась к неминуемой расплате в виде боли, но нога не нашла опоры. Первая ступенька лестницы оказалась предательски близко. Женщина успела подумать, что сейчас будет очень больно, гораздо больнее усилия на нездоровую ногу. Падение было недолгим. Голова ударилась о бетон лестницы, раздался глухой треск, и свет для Евдокии Петровны померк навсегда.
…какое странное помещение. Столы на колёсиках, белые простыни, маленькие окна под потолком. А что там, за окнами? Посмотрим. Стена. Немного выше. Асфальт. Ах, это же подвал. Выше, выше, выше. Длинный дом, три этажа, красная крыша. Что-то знакомое. Точно, городская больница. Ладно, назад. Снова столы, простыни и темнота. Вон и дверь. Поглядим. Маленькая комнатка. Стол, горит настольная лампа. Телефон, чайник, две чашки, бумаги какие-то, журналы. Двое в салатовых халатах, парень и девушка. Он что-то говорит, она хихикает. Эх, молодёжь. Одно на уме.
На улицу… Ночь, звёзды. Красиво-то как! Где у нас главный вход? С другого конца. А мы вот так, сверху, да вокруг. У-у-ух. Прилетели. Приёмный покой. Спим на работе? И что с того, что ночь? Такая молодая, где ж ты так умаялась за день? По мужикам, небось, бегала?
Назад. Что ж меня туда тянет, к этим столам-простыням? Нет, ну какой сон, а! О-о-оп, прямо в форточку. Конечно в форточку, это и окном-то