ширь развернулись и другие таланты этого молодого дарования. Что, в общем-то, и понятно. Когда генсек Андропов вручал карт-бланш генералу Рыбакову на формирование нашего спецподразделения, он как раз и подразумевал возникновение такой организации, в которой таланты ряда великолепно обученных людей были посвящены единой цели – неминуемой и бесповоротной победе в тайной войне. И если Советскую Армию можно было сравнить с разящим копьем, а КГБ с мечем, защищающим и карающим, то мы должны были стать стилетом, от короткого и незаметного удара которым не спасает никакой доспех. Видимо, мысли об этом преследовали Юрия Владимировича Андропова ещё во времена его работы послом в Венгрии. С блеском расправившись с попыткой венгерского народа под руководством Имре Надя совершить побег из социалистического лагеря, он, как никто четко уразумел банальную истину, что деморализация или уничтожение в нужное время и в нужном месте немногих лиц, направляющих и контролирующих ход событий, приводит к тем же результатам, что и массированное военное вторжение, но с куда меньшим шумом и затратами. Сменив пост посла на должность председателя КГБ, он энергично, хотя и по возможности скрытно начал проводить в жизнь политику непрямого давления, управления при помощи скрытых рычагов и тайных пружин. Поэтому предложение полковника Рыбакова, только что оставившего должность резидента КГБ в Вашингтоне и бывшего теперь одним из руководителей внешней разведки, пришлось как нельзя кстати.
Лично мне довелось видеть Андропова дважды. Первый раз совсем молодым лейтенантом в момент представления по случаю перевода в Центр. Второй – через пару лет, когда уже полуживой генсек награждал орденом Красной Звезды нескольких отличившихся офицеров нашего подразделения.
Он был великим человеком и ещё более великим политиком. Стоило один раз воочию увидеть его джокондовскую улыбку и гипнотический взгляд серо-голубых глаз, чтобы понять – кардинал Ришелье нашел в его лице достойного приемника. Он был воплощенная имперская идея, и ничего не могло помешать ему проводить эту идею в жизнь. Кроме конечно смерти.
Порою мне приходилось слышать о борьбе с инакомыслящими, о нарушениях прав человека, имевших место при нем. Действительно, все это так. Андропов не видел нужды в подобных вещах. В его системе государственных ценностей таким «мелочам», как гражданские свободы, просто не было места. Он давил своих врагов тихо, но абсолютно откровенно, даже не задумываясь о возможности поиска компромиссов. Он был идеал политического деятеля: имея нимб и крылья вверху, безо всякого смущения демонстрировал всем желающим свои копыта и хвост. Андропов был не более коммунистом, чем Ален Даллес, и также, как и его заокеанский коллега был глубоко чужд демократических идей. Впрочем, я был бы благодарен тому, кто бы доказал, что эти идеи имеют какое-то отношение к Российской Советской Империи.
В день, когда мы с ним встретились впервые, он взял со стола том Макиавелли и, открыв на заложенной странице, прочитал тихо, но очень четко: