им конфеты, а они кричали ему вслед: «Хлеба! Хлеба!» На следующее утро отец Сергий служил литургию, и после службы в беседе со своими друзьями признался:
«Сегодня во время литургии я себя вопрошал – как я могу возносить Богу евхаристическое „благодарение“, как я могу благодарить за эти ужасы, за этих детей… но могу ли я искренне возносить Богу за это? – И вот во мне вдруг прозвучал ответ: да, могу… за Христа, страдающего в них и с ними!»[7]
Могут возразить: каждый проповедник утешает больных и умирающих людей этими словами: «Христос страдает вместе с тобой», – но откуда нам знать?
Как сказал Блез Паскаль: «Я верю только тем свидетелям, которые дали перерезать себе горло». Относительно отца Сергия это может прозвучать буквально. В 1939 году у него был обнаружен рак гортани, и он пережил две мучительные операции на горле. В очерке «Софиология смерти» отец Сергий подробно описывает тот опыт боли и умирания, который он пережил в эти дни. И это был софийный опыт, потому что это было откровение о Присутствии Христа, «близость Божия, предстояние пред Ним лицом к лицу»[8]. Вот как отец Сергий описывает это Присутствие:
«…ещё одно, чего я не ведал доселе и что явилось для меня настоящим духовным событием, которое останется навсегда откровением – не о смерти, но об умирании – с Богом и в Боге. То было моё умирание. Я – со Христом и во Христе, Я умирал во Христе, и Христос со мною и во мне умирал. Таково было это страшное и потрясающее откровение, которое тогда я, пожалуй, не мог бы выразить в словах и понятиях и осознал только позднее. <…> Я ведал Христа в своём умирании, мне была ощутима Его близость ко мне, почти телесная, но… как лежащего со мной „изъязвлена и ранена мертвеца“. Он мог помочь мне в моём страдании и умирании, только сострадая и умирая со мной. Я видел этот образ внутренним зрением…»[9]
На мой взгляд, очень важным является признание отца Сергия, что в своей болезни он пережил своего рода «схождение в ад»: его покинули не только обычные заботы, но и философская взволнованность, он настолько опростился, что стал просто местом для боли, слился с болью:
«Но где была моя мысль, никогда во мне не угасавшая? Где „проблематика“, всегда меня сверлившая? Где комплекс идей, вдохновляющих и радующих, с которыми я переступил порог даже и этого госпиталя? Всё как будто угасло, перестало существовать. Я был пуст, мне была, очевидно, мысль уже непосильна. Моё существование оскудело, упростившись до телесного бытия, ставшего лишь возможностью страдания»[10].
Некоторым читателям эти исповедальные строки могут напомнить слова, сказанные Фомой Аквинским незадолго до смерти: пережив таинственное откровение от Бога, великий богослов, написавший множество книг, вдруг всё это назвал соломой. Отец Сергий тоже говорит о том, что в момент умирания вся философская проблематика испарилась, Булгаков остался без софиологии. Да, не стало софиологии, но была София – опыт Присутствия, встречи со Христом лицом к лицу. Поэтому,