небольшого народа. «Уладив вопрос с Эстонией», Москва тут же предложила Латвии обсудить состояние двусторонних отношений. Кабинет К. Ульманиса проанализировал резко изменившуюся к Прибалтике обстановку в связи с советско-германским пактом и пришел к выводу о заключении пакта с грозным СССР. Это было своего рода «территориальное пожирание» Прибалтики Советами. Однако Ульманис пытался «выторговать» у Москвы послабления по части количества размещаемых на территории Латвии советских войск. Ульманис определил новый курс своего правительства как «политику на время войны в Европе». Иного выхода у него не было, как и у эстонского правительства. 2 октября на переговорах в Кремле лично Сталин иезуитски заявил латвийской делегации и министру иностранных дел В. Мунтерсу: «Ни вашу конституцию, ни органов, ни министерств, ни внешнюю и финансовую политику, ни экономическую систему мы затрагивать не станем. Наши требования возникли в связи с войной Германии с Англией и Францией».
Как Сталин «не затронул» латвийскую конституцию, мы узнаем несколько позже. А на переговорах латыши были куда строптивее эстонцев, стараясь сделать угрожавшей Москве как можно меньше уступок. Молотов же, говоря о возможности «большой европейской войны», сказал, что «нейтральные прибалтийские государства – это слишком ненадежно». Сталин, напирая на латышей, открыто сказал по поводу советско-германского пакта: «Я вам скажу прямо – раздел сфер влияний состоялся». Тем самым он признал лживость недавних «успокоительных» заявлений в прессе для прибалтов. Сопротивляясь, министр иностранных дел В. Мунтерс выдвинул проблему: «У общественности должно сложиться впечатление, что это дружественный шаг, а не навязанное бремя, которое приведет к господству». Мунтерс проявил себя как патриот Латвии, стремящийся предотвратить кровопролитие и одновременно намекнуть CCCР, что народ Латвии будет крайне недоволен таким навязанным договором. Как вели себя латыши в годы войны и после нее, мы знаем из хроники борьбы «лесных братьев» против Советской власти. Под конец латыши заявили, что у них достаточно вооруженных сил, чтобы прикрыть и себя, и СССР со стороны Балтики.
Армия их насчитывала в мирное время около 20 тысяч человек. Тем самым Мунтерс противился размещению советских войск в свободолюбивой Латвии.
Сталин же от намеков на силу перешел к диктаторской конкретике: «Вы полагаете, что мы вас хотим захватить. Мы могли бы это сделать прямо сейчас, но мы этого не делаем». Диктатор стремился соблюсти свое и так подмоченное «политическое реноме» в Европе, обставить колонизацию Прибалтики, как мирный союз о взаимопомощи. И вот, наконец, он сказал историческую фразу, свидетельствующую, что он уже осенью 1939 года, несмотря на пакт с немцами, предвидел неминуемое столкновение с ними. Он не знал только времени. «Немцы могут напасть. Нам загодя надо готовиться. Другие, кто не был готов, за это поплатились».
Эта фраза полностью разбивает доводы неосталинских историков,