или подвернувшимся слушателям на нерадивость мужа, не удосужившегося в свое время соорудить две лишние ступени, чтобы подъем не был столь крутым и неудобным. «Ноги чуть не выше себя задирать приходится, а этому дуроделу мундашкину хоть кол на голове теши», – вещала она перед началом подъема на первую, особо крутую, ступеньку, показательно возвышая голос до первой стадии обличающих интонаций, за которыми обычно начинался поток неуправляемых жалоб на неудавшуюся семейную жизнь и категорическое нежелание благоверного меняться к лучшему, хотя бы до уровня зазаборного соседа, изредка находящего в себе силы в перерыве между беспробудными пьянками наколоть охапку дров или навечно присобачить к стене огромным гвоздем покосившуюся и хлюпающую от малейшего ветерка ставню. Михаил, обычно не обращавший на сетования перманентно недовольной жизнью половины никакого внимания, однажды под горячую руку выразился примерно в том смысле, что ноги у неё были в то время, когда окружающие звали её Катькой и поднимать их ей было тогда не лень не только при подъеме на крутое крыльцо. А теперь, когда Катька превратилась в Екатерину Федоровну, а ноги в нечто соответствующее изменившимся объемам, ей следует Бога благодарить за столь удачное произведение плотницкого искусства её же собственного отца, которое не дает ей теперь окончательно превратиться в неподъемный куль, ежедневно до отказа набиваемый его, Мишкиными, трудами добываемой продукцией. Онемевшая от неожиданного отпора и обидных сравнений Катерина лишь после исчезновения мужа за пределы тяжеловесного забора разразилась такими криками и воем, что соседкам по улице хватило радости до конца недели, в течение которой Михаил, хорошо знакомый с особенностями характера супруги, домой так и не заявлялся, предпочитая протертый до дыр тулуп в конюховой обиженному супружескому ложу.
Новости на сей раз, по мнению Катерины, были настолько сногсшибательны для заявившегося после полуночи в состоянии радостного полупьяного возбуждения Михаила, что непреодолимое желание увидеть его растерянным и испуганным придало ей резвости и сил втрое против её обычной утренней расторможенности.
Михаил все еще спал сном праведника на брошенной второпях в темноте на пол рухляди и блаженно чему-то улыбался во сне. Катерина громко хлопнула входной дверью, но благоверный только пожевал во сне губами, а улыбка на его лице расползлась еще шире. Тогда Катерина взяла пустое ведро и, высоко подняв его, уронила на пол. Видимо, еще не окончательно отошедший от впечатлений пребывания в областной психушке Михаил, не открывая глаз, мигом намотал на себя, и особенно на голову, все оказавшееся под рукой тряпье и, свернувшись калачиком, замер, явив неведомым нападавшим свою полную беспомощность и неподвижность.
– Дрыхни, дрыхни, – голосом, сладким от предчувствия скорой ошеломленности супруга, завела Катерина. – А там Ваську уже поубивали и труп до сих пор отыскать не могут. Видать, в реку столкнули.
Михаил рывком сел и стал торопливо срывать с головы цветастую наволочку и какую-то ветхую шалюшку.
– Место преступления оцепили.