поступив в медицинский институт, устроился работать санитаром в морг, решив, что прежде чем стать врачом, мне нужно проверить себя – смогу ли я выдержать вид крови? …
До сих пор помню лицо и имя того первого, которого демонстративно резал передо мной мой будущий коллега – санитар со стажем. Труп когда-то звался Петром, было ему двадцать лет, и доставили его в морг из армии. Причину смерти должен был установить судебный медэксперт, а пока что дядя Ваня, спившийся санитар центрального морга, с профессорской важностью невозмутимо демонстрировал мне специфику моей будущей работы…
Самое страшное было в начале, когда огромный ланцет в первый раз, резко и с силой воткнулся в живот, чуть ниже грудины, вспарывая мертвую плоть сверху до низу, не задевая кишок. И в тот момент тошнота, вынуждавшая бежать подальше и отдышаться где-нибудь в укромном месте, подкатила к горлу. Но я через силу заставил себя смотреть…
Смачный хруст от втыкаемого скальпеля в область груди. Два резких взмаха – и треугольник грудины, треснув, отделенный от тела, был небрежно брошен дядей Ваней рядом со своим бывшим хозяином. Теперь очередь была за внутренностями. Они были срезаны санитаром, и весь комплекс органов, с предварительно перевязанной прямой кишкой, перенесся на соседний стол, где врач-патологоанатом показывал какой кусок какого органа срезать и отправлять на гистологическое исследование. Дядя Ваня срезал указанный кусок и бросал в замызганную банку, стоящую тут же рядом. И в тот момент, завороженный зрелищем внутренностей, неестественно ярко блестевших под искусственно-мертвенным светом ламп, я поймал себя на мысли, что самое страшное позади. Что самое страшное – это первый разрез на теле трупа, а потом человек перестает быть человеком. Все до отвращения напоминало элементарную бойню. Потом дядя Ваня вымыл изнутри живот своего клиента тугой струей воды, бьющей из шланга. Вычерпнул воду черпаком из живота, опустил туда остатки внутренностей, полил все это формалином, накидал тряпок для объема и зашил грубыми нитками кожу. Вот и весь процесс.
Потом меня научили, как мыть и брить трупы, как одевать их, уже одеревеневших. Но все это было ничто, по сравнению с тем первым ужасом, испытанным мной от того первого прокалывания живота огромным, пока что чистым и блестящим скальпелем. Я замечал такую же реакцию у моих друзей, которые с болезненным интересом душевнобольных, узнав, где я работаю, чуть ли не со своими подружками приходили смотреть на вскрытия. Тот же ужас в глазах от первого разреза скальпелем и тот же равнодушный интерес к дальнейшему процессу.
Я был не оригинален в своих ощущениях, и уж во всяком случае гораздо менее патологичен в своих желаниях, чем те мои друзья – студенты, из других институтов, которые чуть ли не со слезами на глазах упрашивали меня сводить их в морг. У меня была причина работать там – я хотел стать врачом, у них же – лишь болезненное, чуть ли не маниакальное, ничем не мотивированное желание! Но убийцей стал я, а они стали музыкантами, поэтами, инженерами…
Не