ладонями медную бороду свою.
Лютов, в измятом костюме, усеянном рыжими иглами хвои, имел вид человека, только что – очнувшегося после сильного кутежа. Лицо у него пожелтело, белки полуумных глаз налиты кровью; он, ухмыляясь, говорил невесте, тихо и сипло:
– Конечно – врет! Но ни один дьявол, кроме русского мужика, не может выдумать такую чепуху!
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
В стороне, туго натянутый, стоял Туробоев, упорно глядя в шишковатый, выпуклый затылок Лютова, и, медленно передвигая папиросу из угла в угол рта, как бы беззвучно шептал что-то.
– Ну, что же, скоро? – нетерпеливо спросил Лютов.
– Чуть потише говорите, господин, – сказал мужик строгим шепотом. – Он – зверь хитрая, он – слышит!
И, повернувшись к мельнице, крикнул:
– Микола! Эй?
Ответили неохотно два голоса, мужской и женский:
– Ой? Чего?
– Погляди – сожрал?
– Глядел.
– Ну?
– Сожрал.
Лютов, сердито взглянув на мужика, толкнул его в плечо.
– Ты – что же: мне – говорить нельзя, а сам орешь во всю глотку?
Мужик удивленно взглянул на него и усмехнулся так, что все лицо его ощетинилось.
– Господи, – так ведь он, сом этот, меня знает, а вы ему – чужой человек. Всякая тварь имеет свою осторожность к жизни.
Эти слова мужик произнес шепотом. Затем, посмотрев на реку из-под ладони, он сказал, тоже очень тихо:
– Теперь – глядите! Теперь начнет его жечь, а он – прыгать. Сейчас…
Он сказал это так убедительно, с таким вдохновенным лицом, что все бесшумно подвинулись к берегу и, казалось, даже розовато-золотая вода приостановила медленное свое течение. Глубоко пронзая песок деревяшкой, мужик заковылял к мельнице. Алина, вздрогнув, испуганно прошептала:
– Смотрите, смотрите! Вон у того берега темненькое… под кустом…
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг – верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна реки. Это на минуту смутило Самгина: а – вдруг?
– Вот он… плывет, плывет! – снова зашептала Алина, но Туробоев сказал громко:
– Это тень облака.
– Шш, – зашипел Варавка.
Все посмотрели в небо. Да, там одиноко таяло беленькое облако, размером не более овчины.