в печки. У буржуев-то насосы электрические, а у нас – на человеческой тяге. Сегодня наша очередь – ну я, видишь, не мог, а жене на завод идти.
– В воскресенье? – удивился князь.
– А на сверхурочные погнали.
– Сам-то где работаешь?
– Рассчитали меня, – без всякого сожаления сказал Игнат, – за женин счет, получается, живу, да еще и попиваю.
– А на другой завод устроиться если? – спросил князь.
– Можно и на другой, – кивнул рабочий, – только в мастера мне не пробиться, характер у меня скверный – неуживчивый я, всем правду говорю, а если выпью – так могу и в ухо съездить. Так и буду, пока не сдохну, тридцать целковых зарабатывать – только на комнату для нас троих да на щи… Ну и мне в заведение питейное с получки сходить… А что, хочешь, что ли, вправду узнать, в чем наше, рабочее, счастье?
Олег Константинович кивнул.
– Ну так собирайся. По воскресеньям в 12 часов на Выборгской про счастье говорят. Только если ехать – то у меня денег нет. Так что за твой счет. Или пешком.
IX
Утро Покровской площади было не похоже на ночь. Прожектора не горели, и в бледном мареве позднего декабрьского рассвета прохожие проплывали серыми куклами – недостаточно бесплотными, чтобы казаться тенями, но и недостаточно осязаемыми, чтобы походить на живых людей. Возможно, они просто слишком сильно кутались в платки, пряча свою кожу от ледяного ветра, и оттого начинали походить на виденных князем во Внутренней Монголии войлочных кумиров.
Редкие автомобили, светя фарами, продирались сквозь колючий воздух. Дома вокруг поднимали свои заиндевелые стены с заткнутыми окнами. И только из-под закрытых ставен собора выбивался несмелый желтоватый свет горящих свечек – там служили литургию. Князь втянул носом воздух – ему показалось, что он слышит запах ладана, которым там, внутри, сейчас кадил поп. И даже запах людей, столпившихся в своих расстегнутых шубах, плотно прижавшись и согревая друг друга перед почерневшими иконами. Но никакого запаха, конечно, не было – стоило бы ему только появиться, как ветер тотчас же смел бы его и потащил по Садовой. Князю просто казалось, что он должен быть, потому что был до войны. Он пошел бы туда, внутрь, встать среди этих людей, слушать гнусавый голос дьякона и смотреть, как горят свечи, но Игнат звал его слушать про рабочее счастье. И следовало идти за ним.
Они сели в паровик, шедший по 1-му маршруту: по Садовой, через Троицкий, по Большой Дворянской и на Сампсониевский. Кондуктор с кассой разноцветных билетиков подошел к ним, и Олег Константинович заплатил за обоих. Паровики теперь ходили вместо трамваев по трамвайным маршрутам: их пустили прошлой зимой, когда управа отчаялась найти способ бороться с обледенением проводов.
Через Крюков канал с маленькими домиками времен Екатерины, в одном из которых умер ее фельдмаршал Суворов, мимо лавчонок Никольских рядов, где, боясь мороза пуще воров, больше не открывали ставни, в клубах черного ватного дыма паровик повез их по Садовой, мимо