соратник пребывал в прострации и чуть не плакал.
– И что же у Гоголя написано? – пытливо сощурился Ильич.
– С некоторыми людьми можно говорить, только гороху наевшись… – доложил Луначарский, густо покраснев.
– Гоголя и вправду знаете. А Маркса – нет…
Не подав руки, Ленин вошел в кафе.
Батюшки! Да все здесь!.. Стены дымятся, воздух колышется и трясется от курева, а окна не открыты. Ведь знают же, что я не курю и не переношу табачного дыма!.. За длинным необструганным столом сидят на деревянных скамейках и русские, и швейцарцы. Почему это называется рестораном? Обыкновенная пивная. А ведь есть в городе более достойные места. Например, кабаре «Вольтер»…
– Вся конгрегация здесь. Весь синедрион, – сказал Ленин самому себе.
И Надя здесь! Стоит бледная. Во рву некошеном. Лежит и смотрит, как живая… И куда девался ее бронхит? Табачный дым ее, наверное, воскресил?..
– Владимир Ильич, напоминаю. Вы проиграли мне кружку баварского пива.
– Шутить изволите, господин коверный?.. – хрипло ответил Ильич. – Какое пиво в военное время?
Перед ним стоял бородатый и веселый, как гуталин, Карл Радек. Он будто сошел с карикатуры: вдавленный нос делал его похожим на обезъяну, а трубка изо рта высовывалась, как перископ подводной лодки, когда он запрокидывал голову и хохотал над собственной фразой.
– Напоминаю, – с интонацией заевшей граммофонной пластинки повторил Радек. – Мы спорили с вами о том, отречется ли царь в случае поражения в войне. Я сказал: отречется. Вы же были иного мнения, говорили, что он будет держаться за трон до последнего!..
Ленин хмуро посмотрел на Радека и на всю камарилью. Ему вдруг показалось, что он играет роль Городничего в известном «Ревизоре». Вокруг столпились чиновники-кровососы, и все ждут решающего слова – отрекся ли Николай или нет? И что в этом случае делать? Только Надя, голуба душа, была совсем из другой пьесы. Бледная, с выпученными глазами, она напоминала страдающую мировую душу. Откуда? Из Метерлинка или Чехова. Декадентка. Сошедшая с ума учительница. Она меня позорит. Декадент есть ренегат, педераст и сволочь во времена усиления реакции и застоя. В петлю его, в столыпинский галстук!..
– Чему вы радуетесь, товарищ Радек? Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!..
– Меня фамилия обязывает. Кстати, и в вашей можно найти некоторые сомнительные аналогии.
– Сомнительные? Славно. Но какие же?
Совсем распустились. Дерзят. Вот к чему приводит демократический централизм. Нам нужен просто централизм, без всяких прилагательных. Но он ведет к вождизму и комчванству в первичных партийных организациях. Тоже плохо. И что в этом случае делать? «Задрать юбку и бегать», как говорила моя покойная матушка.
– Ульянов… Это ведь от улья. Вы – всего лишь пасечник, Владимир Ильич. А мы – ваши пчелы.
– Что ж… Пчела очень полезна, – поддержал тему Ленин, не показывая вида, что смертельно обиделся. – Но бывают случаи, когда пчелы трутневеют. Не хотят работать и собирать пыльцу. Знаете, что тогда делает пасечник? Он травит их дымом,