всякое терпение…
– Чем, чем… – ворчит незнакомец. – Тем, например, что в своем «Диалоге касательно двух главенствующих систем мироустройства» вложил аргумент о божественном всемогуществе в уста оппонента-аристотелианца, чью позицию обоснованно и многократно перед этим опровергал. Чем поставил означенное всемогущество под большое сомнение.
– Каюсь, не знал. Это что, какой-то экзамен, проверка профессиональной эрудиции?
– Я и сам этого не знал еще секунду назад.
– Что, осенило?
– Допустим, мне… хм… подсказали.
– Подсказали, ну-ну… А, понятно. Компетентные органы… Ну, так я вам тоже подскажу. Наверное, вы меня застукали в архиве. Этот хрен-беллетрист меня таки продал… вы меня подкараулили, отключили и «с размаху кинули в черный воронок»[5]. Заранее все признаю, виновен. Посягнул на общегосударственную собственность, на склад никому, кроме меня, не нужной макулатуры, покусился присвоить подлежащее неукоснительному сожжению. Судите меня, люди. Только пусть стукач ваш тридцатку мне вернет. Или она причитается ему как гонорар? Учтите: он сдал меня вам, а я сдам его общественности на суде. Сексоты нынче особенно не в почете… Хорошо я излагаю?
– Плохо, Вячеслав Иваныч. Просто из рук вон.
– Что так?
– А неубедительно. Излагаете и сами своим же словам не верите.
– Почему же… верю.
– Нет, не верите. Иначе с чего бы это вы, говоря близким вам языком лагерной фени, так раздухарились? Это перед компетентными-то органами, да еще на их территории?! Это даже с поправкой на актуальную моду означенные органы не бояться, не любить и своей нелюбовью публично гордиться? На миру, конечно, и смерть красна… особенно когда в одночасье все вдруг стали демократами, борцами с тоталитаризмом и жертвами репрессий… Но если вспомнить ваш личный опыт общения с комитетом госбезопасности – апрельское утро восьмидесятого… безрассудным храбрецом вы никак не выглядели. А напротив, вели себя скромно, осмотрительно, даже робко, и практически со всем соглашались.
– Вообще-то, я ничего не подписал.
– А этого – тогда! – и не требовалось…
Вот теперь внутри все заболело и заныло.
– Стало быть, теперь вы решили мне предъявить счет?
– И снова не угадали. Мы – не то, о чем вы сейчас подумали… так переменившись в лице. Ни малейшего касательства к репрессивному аппарату и даже, если угодно, к государственным структурам. То есть, разумеется, используя терминологию вашей эпохи, орган мы вполне компетентный. Но не компетентнее всякого иного собрания специалистов и единомышленников.
– Кто же вы?
– Напрягите воображение, Вячеслав Иваныч. Раскрепостите фантазию. Взгляните на вещи шире, чем обычно поступаете.
«Фантазия… воображение… чего он от меня добивается?»
– Ладно, вы сами напросились. Я пораскинул умишком, и теперь мне ясно все.
Лицо