в глубине силу… Ишь ты, отожрались как, говнюки, – равнодушно отворачивается Ахмет, отклоняясь к приемному покою семиэтажки. – А я-то хотел сразу туда. Герой, понимаешь…»
Административный придел встречает его полным вестибюлем снега – в огромных окнах не осталось даже осколков. Перебираясь через наметенный бугор, закрывающий проход, Ахмет заметил торчащую из снега спинку стула, обшитого потрескавшимся дерматином. Дернул. Ага, есть: истлевший дерматин с хрустом осыпался, обнажая грязную порыжелую вату. Не задерживаясь, Ахмет сорвал кусок ваты и двинулся дальше, шаря глазами по сторонам: нужно прихватить бумаги, но галерея, соединяющая семиэтажку с вестибюлем, забита снегом выше колена. Небольшой холл; налево – гнойно-септическое, направо, через коленце, лифты и реанимационное. На той стороне тут все просто кишит – слабые, не способные даже на миллиметр двинуть пушинку, здесь толпятся обмылки давно истлевших людей, большей частью умерших задолго до Пиздеца. Они напоминают растения, в них не осталось ни капли силы, и даже живое тепло человека не способно придать им подвижность… «Хотя нет, не растения. Плесень, – думает Ахмет. – Растения имеют силу и форму, а эти скорее напоминают зеленоватые колонии плесени. Как на хлебной корке…» Ни одно из этих не может удерживать форму, безвольно стекаясь в более или менее прозрачные шары, колеблющиеся нездешним ветерком. Проходя, он невольно развеивает некоторых – то, что теряется на ходу живым человеком, для них слишком питательно.
Подымаясь по лестнице, Ахмет чувствует легкий шелест за спиной, беззвучно царапающий нервы шум ниоткуда. За ним увязываются несколько сгустков, сохранивших способность передвигаться. Неизвестно на что надеясь, они сопровождают его до шестого, где резко бросаются обратно, проваливаясь в захламленные ступени лестницы. На площадке шестого появляются косяки и рамы в окнах, это был жилой этаж, здесь первое время жило несколько семей.
На одном из островков снега Ахмет замечает сравнительно свежий отпечаток берца, большая часть каблука и еще немного подошвы. Стены говорят – обратно человек не проходил; и Ахмет сворачивает на шестом, соблазнившись перспективой переобуться: опорки Яхьи-бабая не годятся для городских прогулок. Человек бросается навстречу сразу, стоило Ахмету свернуть в уходящий в даль стометровый коридор. Правая сторона хорошенько почищена – одни сухожилия да смерзшиеся обрывки одежды, чисто выеденные полости забиты снегом и мусором. На левой сохранилось довольно целое мясо, прикрытое почти не разорванной одеждой… «Значит, забился куда-то в щель, и его доедали не вытаскивая», – заключает Ахмет, проходя сквозь человека. Начинается поиск, Ахмет челноком идет по коридору, засовывая голову в каждую палату. Человек обнаруживается в автоклавной.
На самом деле забился между тяжелым лабораторным боксом и кафельной стеной. Все, что торчит – начисто объедено. Стены, и особенно металл, охотно рассказывают, как было дело, хотя и без того все понятно: внезапно