раз вы, каждый из вас, его навестили? Я знаю, Венди, Лос-Анджелес – не ближний свет. Да и у тебя, Джад, сейчас не лучшие времена. А уж ты, Филипп… Одному Богу известно, где тебя носило. Будь ты на войне в Ираке, я бы хоть знала, где ты… Короче. Отец высказал предсмертную волю, и мы отнесемся к его воле с уважением. Мы все. Да, тут будет тесно, неудобно, мы будем действовать друг другу на нервы, но на ближайшие семь дней вы снова станете моими детьми. – Она подходит ближе и улыбается. – Бросайте якоря.
Резко развернувшись на каблуке-шпильке, мать плюхается на один из низких стульчиков.
– Ну, – говорит она. – Чего ждете?
Мы молча садимся – надутые, обиженные, точно группа проштрафившихся школьников.
– Хмм… миссис Фоксман, – откашлявшись, произносит Стояк. – Шиву предпочтительно сидеть не в парадной обуви.
– У меня плоскостопие, – парирует мать, смерив Стояка взглядом, острым как бритва. Таким взглядом впору без ножа делать обрезание.
Мои родители крепко держались лишь одной, поистершейся за века еврейской традиции: собирали семью на праздник Рош а-Шана. Едва лето начинало подвядать, превращаясь в осень, у каждого из нас раздавался звонок – не с приглашением, а с требованием приехать, – и все мы слетались в Слепую Кишку, чтобы ворча сходить на службу в синагогу, поругаться из-за спальных мест и высидеть обильный праздничный обед, причем кто-нибудь непременно выскакивал из-за стола и пулей вылетал из дома. Это тоже вошло в традицию. Чаще всего не выдерживали Венди или Элис, хотя, как сейчас помню, однажды из-за стола выбежала Джен, потому что отец, изрядно принявший на грудь, сказал ей вдруг, без всякого повода, что наш умерший сын не считался бы евреем, поскольку она, его мать, – не еврейка. Джен тогда швырнула в отца тарелку и убежала, но никто ее не осудил: ведь прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она родила мертвого ребенка. “И что на нее нашло?” – удивился отец. В итоге все сложилось даже удачно, так как Джен настояла на немедленном отъезде и я оказался избавлен от нудной многочасовой службы в синагоге, куда все мы должны были пойти наутро. Обычно к концу такой службы размеренное блеяние кантора Ротмана изводило слушателей до такой степени, что мне, к примеру, хотелось пасть ниц и признать Иисуса Христа своим Богом и Спасителем.
16:02
Элис и Трейси помогают Линде на кухне. Хорри ушел – Пол отправил его в магазин, доделывать дела. Магазин в Элмсбруке – флагман всего бизнеса, он работает без выходных до девяти часов вечера. Барри наверху, смотрит с Райаном видак. Поэтому в гостиной остались только скорбящие на низеньких стульях, все пятеро. И чувствуем мы себя глупо и неуютно.
– Ну-с, – произносит Филипп. – Что дальше?
– Дальше будут приходить люди, – отвечает мать.
– Как они узнают, когда приходить?
– Мы же не первые сидим шиву, – ворчливо обрывает его Пол. – На все свои правила.
– Люди придут, – говорит мать.
– И люди придут! – басом, под Джеймса Эрла Джонса, передразнивает Филипп.
Наш Филипп – просто кладезь цитат из фильмов