ход. Постройка старая – в прежние века такие вещи любили. В моем доме на Сретенке такой ход тоже имелся. Мальчишками нас оттуда гоняли – боялись, как бы не засыпало. Но дед сказывал, что до самого Кремля по тому ходу дойти можно было. Вот так вот, дорогой мой Евгений Александрович! А вы говорите исчезновения, черные дамы, предсказания судьбы… Вроде дельный человек, а голова у вас забита всякими нелепицами!
Судаков ворочался в постели, стараясь отделаться от прилипчивого сна. Ему виделся Байкал: огромный, необъятный, пугающий своим холодным величием. Двадцать лет назад Петр Федорович совсем молоденьким солдатом был прислан с тремя сотнями таких же необстрелянных юнцов для пополнения растерзанного в боях с японцами полка Амурских драгун. Судакову снилось, будто стоит он в карауле, вдруг начинает дуть сильный ветер, и зеркальная гладь таежного моря вздымается огромными волнами, подступает к нему… А с поста не уйти. Он стреляет в воздух, чтобы вызвать разводящего, но тщетно. Вода уже по колено, по пояс, по грудь подступает, вот и воздуха не хватает…
– Батянь, батянь! Очнись, – Варька трясла его за плечо. – Там Фролиха прибежала. Сказывает, у Таисии Матвеевны в доме неладное!
– А? Что? – Судаков вскинулся, сел на кровати и замотал головой, стряхивая обрывки кошмара.
– Фролиха, говорю, прибежала! Псы, говорит, разлаялись. Она вышла во двор узнать, а во флигеле дверь нараспашку, крик – точно Ольга, дочка Таисии Матвеевны, орет… ну, она огородами – и сюда.
Судаков споро натянул галифе и вставил ноги в хромовые сапоги.
– Мне в управу к дежурному бежать? – вопросительно глядя на отца, предложила Варька.
– Сам разберусь! – отрезал начальник милиции, доставая из-под подушки револьвер. – Фролиха пусть здесь пока сидит! Капель ей накапай, чтоб не причитала зазря.
– Маманя уже налила.
– Вот и дело, – на ходу застегивая френч, кивнул отец.
«Это не бандиты, – стучало в его голове. – Их тут, почитай всех под корень извели. Да и не пошли бы бандиты к училке. Брать у нее нечего, нрава она благостного, не гулящая…
Судаков выскочил из дома и, не разбирая пути – огородами, через заборы, пугая собак, – бросился к учительскому флигелю. Дверь, как и говорила Фролиха, была нараспашку. В прихожей горел свет.
Судаков перекрестился, сплюнул, вскочил в сени и, взведя курок нагана, ногой ударил в дверь горницы!
– Руки вгору! Одно движение – стреляю!
Картина, открывшаяся взгляду охранителя закона, взорвала какой-то неведомый для самого Судакова фугас в его душе. Учительница лежала на полу без чувств, со скованными за спиной руками. Ее дочь, с кляпом из оторванного рукава платья, была крепко привязана к стулу. У стола валялись какие-то бумаги, вывернутые из комода вещи. Посреди этого хаоса стоял Василий Гуц.
– А ну прекратить! – рявкнул он.
В другое время этот окрик непременно возымел бы действие, но не сейчас.
– Ты что это удумал, паскуда? – не размыкая сведенных яростью зубов, прошипел Судаков.
– Приказываю