отец-то радовался! Выпивши изрядно речи произносил, только что не плясал от счастья. Сестер расцеловал… младших братьев на руках носил щекоча и подбрасывая к потолку, вот только меня не обласкал даже за золото честно добытое, впрочем, я давно к тому привыкший. Отец меня всего раз-то за всю мою жизнь должно быть и поцеловал, когда я с Александром за границу на четыре года собирались. В тот день я отца и мать в последний раз и видел.
– Ваш отец был строгим как все немцы? Или, простите, он все-таки был французом? Брюлло?..
– Брюлло или Брыло… как уж новой родине угодно, – Карл поморщился. – На самом деле, последние две буквы «въ» были официально пожалованы как раз перед отъездом, причем нам обоим, чтобы заграницу ехали не невесть чьи Брюлло, и уж понятно, что не Брыло, а вполне себе русские художники Александр и Карл Брюлловы.
На самом деле Брюлло были французами, гугеноты, которые после отмены Нантского эдикта[3] сорвались с насиженных мест и с кой-каким скарбом отправились куда глаза глядят, лишь бы выжить. Так странствовали они, пока не удалось осесть в Люнебурге на севере Германии, при гипсовом заводе которого можно было устроиться художниками. Единственное, что они более-менее умели и к чему стремились. Свыше восьмидесяти лет семья проживала в Германии. Умирали старые Брюлло, нарождались новые… художественное ремесло передавалось от отца к сыну, пока в 1773 году мой прадед Георг Брюлло не получил приглашение приехать работать в Петербург, на только что отстроенный фарфоровый завод скульптором или как тогда говорили – лепщиком. Сначала сам, а потом и сына своего Иоганна (Ивана Георгиевича) лепщиком поставил. А уж Павел Иванович – отец мой на все руки мастер удался – скульптор, резчик, трудно отыскать, чего он не умел.
Ты уж брат так и напиши, что семья у нас хорошая, и все дети к делу с малолетства приставлены, потому как еще до Академии обучались дома. Сам посуди, Федор – сводный мой брат, сын отца от первого брака как и папенька решительно все умеет, черт, какое задание не дай, какой заказ ему не всучи, блоху подкует. Александр – зодчий, каких мало, художник-аквалерист… спокойный рассудительный, отец всегда говорил, из Александра человек выйдет. Юлия сестренка замуж за Петра Соколова вышла – акварелиста-портретиста. Причем не бедного художника, модного портретиста. Это же понимать надо! Ванька! Из Ваньки почище моего художник бы получился! Не лихоманка, и меня и Александра за милую душу обскакал бы. На все воля божья. Да, что я говорю, ты и сам знаешь. Мария… вот она артельщика нам в семью не привела, что поделаешь, но не всем же кистью махать? Сенатский чиновник Теряев – вполне надежный, благопристойный человек и отличный муж. Все при семьях, при детях, да.
Про мать еще запиши – дочь придворного садовника Карла Шредера. В честь деда меня и назвали. Что еще? Впрочем, ты, брат, пожалуй вычеркни, что я о французах и немцах говорил, укажи только, что отец всегда записывал нас не иначе как «российские подданные». Этого довольно. Вероисповедание евангелическо-лютеранское.