для ночевки на снегу. О клинках, которые точил для поджидавшей назавтра черной работы. Мысленному взору явились лица людей, с которыми он пил и смеялся, – умерших и вернувшихся в грязь. Брата. Отца. Тула Дуру – Грозовой Тучи. Рудды Тридуба – Скалы Уфриса. Хардинга Молчуна, что был безмолвнее ночи. И воспоминания эти вызвали у него приступ неожиданной гордости. А потом приступ неожиданного стыда за работу, которую он делал сейчас. Столь сильных чувств он не испытывал с тех пор, как потерял глаз, и не думал испытать когда-нибудь снова.
Трясучка с силой втянул воздух носом, лицо под повязкой защипало, и мгновенье слабости миновало. Он снова стал холоден и спокоен.
Часовой тем временем подвел его к палатке размером с дом, из-под полога которой в ночь просачивался слабый свет. Сказал:
– Ну, смотри, веди себя там прилично, дубина северная, – и подпихнул Трясучку его же собственным топором. – Не то…
– Да пошел ты, дурак.
Трясучка одной рукой отодвинул его с дороги и нырнул под полог.
Внутри пахло прокисшим вином, заплесневелой одеждой, немытым телом. Струили тусклый свет фонари, развешанные по кругу вместе с рваными знаменами – трофеями былых сражений.
В дальнем конце палатки стояло на двух ящиках кресло из темного дерева, отделанного слоновой костью, побитое, исцарапанное, отполированное частым сидением. Кресло капитан-генерала, понял Трясучка. То самое, что когда-то принадлежало Коске, потом Монце, а теперь – Карпи Верному. Выглядело оно ничуть не лучше какого-нибудь потрепанного временем обеденного кресла из богатого дома. И уж совсем не походило на вещь, за которую можно убить. Хотя, с другой стороны, причины для убийства часто бывают мелкими.
Посередине стоял длинный стол, по обе стороны которого сидели капитаны Тысячи Мечей. Сурового вида мужчины, все в шрамах, побитые и потрепанные временем, как то кресло, и оружия при них хватало. Однако Трясучка улыбался и в более суровых компаниях, поэтому улыбнулся и сейчас. Странно, но здесь он почувствовал себя так легко, как ни разу за последние несколько месяцев. Правила поведения с этими людьми были ему понятны, не то что с Монцей.
Похоже было, что за стол они уселись совещаться. Разложили карты. Но среди ночи разработка стратегии обернулась игрой в кости. Теперь на картах рассыпаны были деньги, стояли полупустые бутылки, помятые кружки, надколотые стаканы. На самой большой багровело пятно от пролитого вина.
Место во главе стола занимал здоровяк – все лицо в шрамах, проплешина среди коротких седых волос. Пышные усы, белая щетина на массивном подбородке. Сам Карпи Верный, судя по описанию Монцы.
Он тряхнул зажатыми в могучем кулаке костями.
– Ну, дряни, выходите, дайте мне девятку! – Выпали единица и тройка. Кто-то за столом вздохнул, кто-то захихикал. – Твари! – Карпи бросил несколько монет длинному рябому уроду с крючковатым носом, чью большую лысину обрамляли длинные черные волосы. – Однажды я все-таки разгадаю твою хитрость, Эндиш.
– Нет у меня никакой хитрости.