и летом ходивший в сапогах. – Хранить народные традиции, приумножать и…
Он на мгновенье сбился, переводя дыхание.
– И быть их верным продолжателем, – помог Авдей Каллистратов.
– Точно!
– А вы только посмотрите, что с языком нашим делают, – скоро ирокезским станет! – подошел к ним другой, с рюмкой, зажатой двумя пальцами. – До чего дошло – в самый его корень, в алфавит латиница проникает! – Протянув руку, он взял со стола блюдце с нарезанным лимоном. – Представляете, видел в городе вывеску: «Зэ баssейн», с двумя кривыми «s» в середине – только перечеркни, и выйдет знак доллара!
– Глобализация, – переменив улыбку, чокнулся с ним Авдей Каллистратов так сильно, что капли перелетели в его рюмку. – Только идет она в одну сторону.
– Вот именно, что-то я кириллицу внутри слов в Америке не встречал, там не дураки свой язык убивать. – Он опрокинул рюмку, на мгновенье охрипнув. – Лимона?
Авдей Каллистратов положил в рот кислый ломтик, поморщившись то ли от него, то ли от пришедшей ему мысли:
– Скоро и Толстой станет писателем мертвого языка, вроде Сенеки.
– Не позволим! – топнул писатель в сапогах, так что каблуком едва не пробил пол. – Пока живы, не дадим в обиду Льва Николаевича!
– Конечно, – бросив взгляд на часы, рассеянно кивнул Авдей Каллистратов. – Надо что-то делать.
В тот вечер он был нарасхват и, переходя от столика к столику, набрался быстрее, чем ожидал, при всех обнял Дашу, а перепутавшего его имя старика, которому растолковали ошибку и который полез с извинениями, поцеловал в лысину. Ему казалось, что все его любят, что время на его часах идет медленнее, чем у других, так что он еще всюду успеет…
По возвращении домой Авдей Каллистратов был все еще сильно пьян. Даша поехала к себе, чем сорвала его планы, посеяв в душе смутное недовольство, и в собеседниках у него оставалась только группа.
«Народов давно нет, – быстро набросал он. – Есть потребители, которые на одно лицо, что в Европе, что в Азии. И ничего с этим не поделать! Национальная идея? К черту! Она не доводит до добра, в чем убедили две Мировые. А после атомной бомбы человечество находится на грани самоубийства, от которого его спасает лишь деградация. Кто мы? Плесень, намазанная на земной шар, как масло на хлеб. Мы – это печень, селезенка, желудок. Разве можно влиять на них? Это они существуют, это они диктуют нам правила, которые мы выдаем за судьбу. Дни мои все короче, а годы длиннее, но я по-прежнему не могу назвать дураков дураками. Почему?»
Мгновенье подумав, Авдей Каллистратов прицепил грустный смайлик и, не раздеваясь, бросился на кровать.
«Человечество, как степная трава, – отозвался Раскольников, – после пожара гуще растет. Так что войны бояться не надо».
«Мне тесно в своей стране, душно в своем времени», – признался Модэст Одинаров.
Группа была открытая, заходили в нее и тролли.
«Давно