азиатского человека. Там, где сидел Петров, как раз стало шумно – токарь, накатив на грудь, распустил пышный павлиний хвост из словес, расписывая свои героические подвиги, и вот его внимательно слушали. В общем, застолье шло, как подобает, достойно и приятно. Наконец и потомок набил брюхо и стал не так выделяться своим поведением. Семенов успокоился, только посматривал на деда: мало ли, вдруг затеет старый хрыч послать кого, чтобы новую власть известить, что тут-де окруженцы есть… Оно, конечно, вряд ли. Но бдительности терять не следует. Потому пил Семенов аккуратно.
Надо заметить, что он правильно оценил поведение своих товарищей – Жанаев действительно чувствовал себя отлично. Его накормили, и никто не трогал. Но вот чего не представлял себе наблюдательный Семенов – что Жанаеву хотелось обратно, воевать. Не потому, что он любил воевать, просто знал: пока война не кончится, он не поедет к своей Сэсэг[8]. А кончиться война может, если они победят. А для этого ему, Жанаеву, надо идти и воевать. Потому ему было хорошо, но хотелось поскорее вернуться на войну. Чтобы вернуться домой.
И Евграф Филиппович, ветеран Империалистической, тоже думал не вполне так, как предполагал молодой еще Семенов. Не любил Евграф Филиппович советскую власть, хотя и не сказать чтобы сильно от нее потерпел. Однако мыслей, чтоб не пустить сюда этих вояк или сдать их германцам, и в голову не пришло. Да и как сказать, сдать… Германцам?! Это ж дело такое, что красные али белые – это одно, а германцы – они всегда германцы! Свои, бывало, зверствовали и почище, да все одно: те – германцы… И все тут!
Потому мысли у Евграфа Филипповича были совсем другие – как бы уговорить этих крепких молодых мужиков не искать ходу до своих, а остаться тут. И работа, и защита, да и бабы, опять же, вон как смотрят… В этом Семенов, как крестьянин, угадал верно. Но и тут старик немного глядел иначе. Семенов ожидал подсознательно, что дед обратится к нему. Но для старика Семенов был не той фигурой – в знаках различия старый солдат разбирался неплохо и потому сразу решил для себя, что старший здесь – летчик. С ним и надо говорить. Но напрямую Евграф сказать все не решался – вон старшой-то их, из этих, что на еропланах летают, сидит себе молча, ни слова не говорит. Умный, значит, командир, хоть и молодой.
А с умным торопиться не след.
Да и помнил Евграф Филиппович насчет воинского долга и прочего: вспоминать не любил, но и не забудешь, что с иными за отказ воевать было. Потому решил отложить это на потом. Пока решил послушать, что заливает тут солдатик с городскими ухватками. И слушал.
Семенов тоже слушал и немного удивлялся тому, что его городской приятель в общем-то даже и не привирает. Что особенно удивило – в общем, простецкие ситуации в изложении языкастого черта Петрова становились красочнее и… впечатляюще, что ли. И первый налет ревущих дурниной самолетов,