спокойствие. Махелт не понимала, как он может быть таким сильным и неумолимым. Девочка пыталась подражать отцу, но у нее ничего не выходило. Лицо матери было бледно, а глаза полны горя, но она высоко держала голову.
– Нас не сломить, – услышала Махелт ее тихий шепот, пока они смотрели, как Уилл садится в седло. – Нас никому не сломить. – Голос матери стал не громче вздоха. – Ах, сын мой, дитя мое…
Чаша горя Махелт переполнилась, как и чаша злости на короля Иоанна, разбивающего их семью и наносящего столь болезненные раны. Когда последняя лошадь выехала за ворота, девочка стремительно развернулась и умчалась в комнату, которую делила с младшими сестрами. В отчаянии бросившись на кровать, она измолотила подушку и разрыдалась.
Через некоторое время вошла мать и села на кровать. Заключив Махелт в объятия, она погладила дочь по волосам.
– Будь мужественной, дочка. – Глаза матери тоже опухли и покраснели. – Поплачь сейчас, но завтра будь сильной. Помни, кто мы. Мы Маршалы! И никакие лишения не отнимут у нас ни нашу честь, ни нашу гордость.
Глядя, как Ральф бродит по спальне с мечтательным видом влюбленного пастушка, Гуго боролся с желанием схватить того за шкирку и вправить ему мозги. На кончике языка вертелось, что Уильям Длинный Меч – всего лишь смертный человек, а не бог, но подобное замечание привело бы только к закатыванию глаз и враждебности. Ральф должен сам понять это.
Ральф находился в приподнятом настроении уже неделю – с тех пор как Длинный Меч, полный энтузиазма после успешной кампании в Ла-Рошели, явился с визитом и предложил взять мальчика к себе в дом оруженосцем. Ральф пришел в полный восторг и обеими руками ухватился за выпавший шанс. Длинный Меч купался в обожании и явно считал, что милостив и щедр к своей родне Биго.
– Все собрано. – Ральф посмотрел на два дорожных свертка рядом со своей кроватью и с тоскою задержал взгляд на паре волчьих шкур, расстеленных на полу.
– Длинный Меч не обрадуется, если ты возьмешь их с собой, – предупредил Гуго. – Более того, вряд ли он это разрешит – он не настолько снисходителен.
– Наверное, ты прав, – вздохнул Ральф.
– Я знаю, что прав. Вот что, пусть они остаются здесь до твоего возвращения… Если только матушка не выкинет.
– Не выкинет, – сказал Ральф. – Она сохранит их, как сохранила все наши молочные зубы и наши первые котты и башмаки.
Гуго криво усмехнулся в знак согласия, вспомнив сундук в комнате матери, наполненный разномастными памятками из их детства. Там лежала и его первая игрушечная лошадка, заплатанная и облысевшая вокруг ушей. Однако Гуго не мог представить, чтобы она добавила к коллекции две волчьи шкуры. Даже сейчас, год спустя, от них шел тяжелый, неприятный дух, когда их вытряхивали.
– Я буду скучать по тебе. – Гуго заключил Ральфа в грубые, медвежьи объятия. – Пусть граф Солсбери заботится о тебе как следует, не то я обрушусь на него, словно камень из требюше[6].
Гуго потрепал брата по макушке. Ральф вырвался и замахнулся, но Гуго увернулся от удара.
– Не