уже Егор незаметно оглянулся по сторонам.
– Всякое поговаривают, брате. Одни говорят – сама богу душу отдала, другие… Гм, в это не верят.
– Да уж.
Братья синхронно сняли шапки и перекрестили грудь.
– Так что?.. Ну, не томи!
Спиридон некоторое время ехал молча.
– Сам знаешь, царица и до того хворала. А как случился пожар, так государь ее вместе с чадами и челядью в село Коломенское сразу и отправил. Подале от московских страстей. Вот там в един день и преставилась.
Всадники опять перекрестились, на сей раз обойдясь и без снятия своих отороченных мехом шапок.
– Захарьины-Юрьевы сразу воду мутить стали, чуть ли не в открытую кричать про злой умысел, порчу лиходейную да отраву. Другие выжидают, как государь решит, ну и гадают, на кого он опалу свою наложит. А иные бояре и вовсе почти сразу после похорон начали такие разговоры вести, что надобно бы великому князю подумать о новой царице. Мол, негоже ему вдовцом жить, да и детям его должный пригляд нужен, а людишки с митрополичьего двора те же слова и простому люду толкуют.
– Ишь ты!
– Государь-то во время пожара своими руками горячие уголья разметывал да бояр думных к тому же понуждал. Говорят, народу спас – видимо-невидимо. А как узнал весть черную, так прямо с лица спал. На похоронах убивался сильно, плакал…
– И?..
Старший Колычев неопределенно пожал широкими плечами:
– Как вернулся с Вознесенского монастыря[5], так и затворился в своих покоях. Шестой день никого до себя не допускает.
– Да, дела. Что-то теперь будет?
Мимо, скрипя и нещадно покачиваясь на дорожных ухабах и кочках, проехал украшенный росписями и резьбой по дереву возок царевича.
– Про матушку-то знает?
– Ага, ищи дураков!.. Ну как с ним от такой вести сызнова чего дурного приключится? Только-только на ноги встал. Нет уж, пускай кто другой своей головой рискует.
– И то верно.
Пока братья разговаривали, возок и его охрана миновали не очень пострадавший от огненного несчастья посад и углубились в саму Москву. Дворцовые стражи тут же прекратили свои разговоры и стали хмуро смотреть по сторонам, подолгу разглядывая выжженные до земли остовы домов с провалами погребов и подполья, а также груды закопченных камней (или кирпичей) на месте печек. Чем дальше они ехали, тем меньше становилось неряшливых штабелей из обугленных досок и бревен и заметно больше мастерового люда, расчищающего пожарища под строительство новых изб и подворий. Всюду виднелись вереницы погорельцев, тянущихся из города прочь, и доносился звонкий перестук плотницких топоров – город, как сказочная птица Феникс, возрождался из теплого еще пепла. Да он и не умирал, если разобраться, – ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжалась… До самых стен Московского кремля родичи молчали, и только у Никольской башни младший брат тяжело вздохнул и еще раз перекрестился на икону Николы Чудотворца, расположенную