нас куда угодно: на пляж, в парк, на вечеринки, – и мы пели, громко и ужасно, под его стереосистему, всегда включенную на полную мощность.
– Всё хорошо, спасибо, – говорю я Элиоту. – А ты? Ты один пришёл?
– И я нормально, – он кивает, потирает тёмную щетину на подбородке. – И нет, я не один. Со мной моя девушка Ана, – Элиот выгибает шею, обводит глазами комнату. – Где-то тут.
Ага. Значит, Ана. Элиот развёлся пару лет назад, и Ана была его психотерапевтом.
– Только представь, – удивлялся Лукас, – кто-то видит самые гнусные стороны твоей души, может быть, видит, как ты ревёшь, словно последний кретин, потому что твой брак распался, – и влюбляется в такое.
– Да это просто мечта! – сказала я. – Значит, тебя полюбили по-настоящему, несмотря на все недостатки и всё дерьмо, что с тобой случилось.
– Да, но спать с мозгоправом? – Лукас покачал головой. – Упаси Господь, Эм.
– А где же Люк? – интересуется Элиот. Его широкие плечи расслаблены, свободная рука спрятана в кармане джинсов. Раздолбай – вот как зовёт его Лукас. И хотя этот термин не совсем подходит Элиоту, в сравнении с Лукасом он и впрямь выглядит раздолбаем. Лукас всегда при параде, свежевыбрит, его волосы приглажены и смазаны гелем. Элиот же вечно небрит и одет так, словно собрался на концерт в Кэмден-Тауне. Джинсы, футболка, конверсы, иногда шляпа. Так он оделся и сегодня, минус шляпа, плюс тёмно-синий блейзер.
– Поехал за Мари, – отвечаю я. – Она сегодня без машины, что ли.
– А-а. За невестой.
Я ничего не говорю, только киваю. Молчит и он. Смотрит на меня, ожидая ответа.
– Да, – говорю я. – Всё это так волнительно, правда?
– Да ну? – он удивлённо приподнимает брови, будто ждал от меня каких-то других слов. – Мама сказала, что ты подружка жениха.
– Да. А ты…
– Брат жениха, – уголки его рта приподнимаются в улыбке.
– Точно. Всё так волнительно…
– Ты уже говорила.
Мы пьём, и тишина между нами натягивается, как струна. Когда-то меня сжирало осознание того, что мы с Элиотом из лучших друзей стали чужими людьми, неспособными поддержать банальный разговор. Я лежала ночами без сна, мучая себя воспоминаниями, которые, как кадры, всплывали в памяти: вот мы с Элиотом сидим за столом и истерически хохочем, после того как Жан отругал Лукаса за нецензурные слова за обедом; вот Элиот, прижав к носу платочек, изображает безутешные рыдания, а Лукас так же несерьёзно его успокаивает – они провожают меня на поезд, как супруга на войну. Вот я не могу уснуть, выбираюсь в сад подышать свежим воздухом и вижу Элиота, который, согнувшись над телефоном, пишет сообщения подружке или слушает музыку в наушниках и тихонько подпевает. «Добро пожаловать в клуб неспящих, – всегда говорил он, – выберите, какую психологическую травму хотите обсудить, и присаживайтесь». Я отчаянно скучала по Элиоту, но напоминала себе, что именно из-за него мне остались только эти воспоминания. Понемногу тоска по нему сменилась гневом, а гнев – своего рода безразличием. Теперь у меня не было