мне все-время хочется сказать про нее – была?
Она ведь есть, жива, здорова, это я знаю точно. Я и еще кое-что знаю, даже здесь, даже – отсюда. Потому, что… ну, в общем, олигарх, он и есть олигарх, пусть даже – бывший. Но вот думается мне о ней именно так – была – в прошедшем времени. Синдром – почти. Лагерный синдром…
…Она была солнечной с голубыми глазами. От страсти глаза темнели и делались синими, а в последнее время, когда она уже научилась ненавидеть, светло-светло-серыми, ледяными. А все остальное было просто – мое. Вот… ее цвет, вкус, запах, ее ужимки и жест, которым она закалывала волосы после… Ее голос. Ее ногти…
Мы решили пожениться…
Тому, кто никогда не лишался свободы, мой рассказ может показаться скучным и однообразным. Вот как «Песнь песней».
Что же это такое, – скажет он – Есть ведь и другая жизнь вокруг, нельзя же зацикливаться на одной, пусть любимой, женщине.
Можно.
А другая жизнь… Она существует только – за. Здесь – ее нет.
В тюрьме, в лагере есть только – здесь и сейчас. Мой холод и мой голод. Отсутствие свободы – это не больно, просто начинаешь мыслить, как животное. И чтобы не превратиться в него – и быстро, гораздо быстрее, чем вам кажется – бросаешь сам себе спасательный круг – мысли о ней…
Тот, кто не смог, не нашел, просто ест, спит и выживает. Это не плохо и не хорошо – так вышло. Как в жизни… Потом, на свободе, им гораздо легче, чем нам. Зато, нам гораздо светлее – здесь.
Но всем – одинаково тошно…
Так вот, про – пожениться…
Примерно через неделю после знакомства, мы шли по набережной, и я вдруг сказал:
– Знаешь, чем я вчера занимался?
– Нет. А – чем?
– Составлял список приглашенных…
– Куда?
– На нашу свадьбу…
– Ну и как?
– Много народу получается…
– Это славно, – ответила она, и я понял, что жизнь удалась. И неважно, что будет потом…
И когда наступили кирзовым сапогом – на горло, я не умер и почти, почти дожил.
Этот чертов лагерный синдром. Синдром – почти…
Он
Свидания нам разрешили не с первого раза, не со второго и даже не с третьего.
За это время я успел понять, что время это череда бесконечностей, которые тоже, рано или поздно, заканчиваются. С тобой или без тебя, но – всегда. Моя нынешняя бесконечность должна закончиться завтра. Я не говорю и даже не думаю – «закончится», а именно – «должна закончиться». И это правильно, потому, что «закончится» – это категория определенности, которая здесь неприменима. Ее просто – нет. Впрочем, и многого другого – нет тоже. Зона.
Полтора года назад, за минуту до того, как лязгнула между нами первая из множества тюремных дверей, Марта спросила – одними губами:
– Как ее назвать?
– Реши сама. Я прошу только об одном, постарайся ее уберечь от всего, от чего я не смог уберечь тебя. Больше – ничего.
Она кивнула. Дверь захлопнулась.
Она
Я ехала к нему и