гаража подпалённый,
сорванный с древка кумач,
гнило-посмятые груши,
камень массажит ступню,
этим тревожа ум, тушу.
Камень попал в западню!
Улицы – поле побоищ:
залиты кровью пески;
столики – знаки попоищ:
рванки и склянки, куски.
Лавки обсижены грязью
явно двуногих зверей.
Пять вариантов опасий
прям за углом, у дверей.
Бантики, пробки, набойки,
кеды висят в проводах,
и над лачугой надстройки.
Люди с собой не в ладах,
носят что дряблые вещи,
втиснув в глотальник еду…
Вижу всё тёмно, зловеще,
будто гуляю в аду…
Машолнышко
Испить любовь хлебком
из губ касаньем, входом,
распутать чувств клубок,
что зрели год за годом,
раскрыть шатёр на всю,
в степи как, перед ветром,
направить бирюзу
очей в синь, миллиметры
её природных глаз,
объявши женский космос,
хранящий дивность масс,
ответы судьбоносно;
признать теплей родных
и царственней царящих,
и звонче заводных,
прозреннее смотрящих;
с беспечностью примкнуть
к живым, святым флюидам,
быт, грусти оттолкнуть,
Машолнышко увидев…
Просвириной Маше
Верящий
Я верю в держащие пальцы,
в косынку на чистых кудрях,
и в данные встречи и шансы,
в веселие жизни меж плах,
в беспечность, отсутствие горя,
и в добрость сторонних голов,
что рыбь я златая меж моря,
что я – не трофей, не улов,
и в нужность, живое величье
и свой нескончаемый дар,
что с пошлостью или приличьем,
он – зеркало обществ, радар;
и в тёплость, всемерное братство,
что справится мир с темнотой,
прибудет свобода, богатство,
когда её милость со мной!
Просвириной Маше
Взявшая
Такого азарта, всеможья,
доступного в каждый момент,
желают, чтоб страсти заложник,
навек безлимит-абонент.
Протиснуться к пахнущим норкам
неведомой пьяной смолой
и соками ягод с предгорок
мечтают старик, молодой.
И я обуян увлеченьем
и прихотью, похотью весь,
не знающий stop, отвлечений,
взымев аппетиты прям здесь,
и видящий искру в ответе
аффектом замасленных глаз.
Подмокший низОк от привета
раскрывшей