головы скидывал на лысеющий крупный череп. Карманы музыканта всегда рельефно оттопыривались мятными таблетками, карамельками, упаковками презервативов и клочками нотной бумаги. Но кроме уже упомянутых достоинств, Василий Васильевич Кадочников ещё и музыку писал. В такие периоды одержимость высоким искусством не оставляла в нём места для приземлённых чувств: он днями принципиально даже не смотрел на женщин. Как правило, сочинённые им произведения являлись миру в форме канонических вальсов и маршей – маэстро не считал целесообразным выходить за эти жанровые рамки. Между тем главные темы созданных им музыкальных полотен часто казались подозрительно знакомыми, и, когда слушатели мягко намекали композитору на, конечно же, случайное совпадение, Вась-Вась приходил в ярость.
– Десятки художников писали картины на тему святого семейства, но никому не приходило в голову упрекнуть их в плагиате! А интонация, а тембр звучания, а ритм? Тоже похожи?! – дирижёр являл присутствующим свой язык и неистово мотал головой. В дебаты с Василием Васильевичем никто не вступал, ибо в моменты наивысшего эмоционального напряжения служитель муз мог влепить оппоненту звучную оплеуху, а то и использовать подвернувшийся под руку предмет. Например, альт.
V
Кадочников зашёл в помещение и, поздоровавшись с нами, устало присел на табуретку.
– Тяжёлый день, Василич? – поинтересовался Калошин.
Музыкант лишь махнул рукой и угрюмо взглянул на бутылку: он на дух не переносил спиртные напитки.
– Отчебучили мои виртуозы сегодня номер.
Василий Васильевич горестно вздохнул.
– Что, польку при погребении сыграли? – шутя спросил я, ещё не подозревая, насколько был близок к истине.
– Почти, – музыкант свирепо дёрнул головой, убрав с глаз чёлку. – «Семь-сорок», паршивцы, сбацали…
– Да иди ты… еврея, что ли, отправляли в последний путь? – оживился скульптор. – Расскажи, Вася.
– Хоронили какого-то коммерсанта по фамилии Розенберг. Всё происходило вроде бы прилично, только тромбонист Эдик слегка фальшивил: видимо, был подшофе. Тем не менее отыграли чин по чину, вроде всё нормально. Сели в автобус и поехали, как водится, на поминки. Ну и… – Вась-Вась, глянув в окно, вдруг реанимировал свой гнев. – А вот он, мерзавец, и сам идёт!
– Здравствуйте, могильщики, – радостно поприветствовал присутствующих Эдик, но, увидев руководителя, несколько стушевался. – Василь Василич, ну выслушай ты меня… – вещая о своей невиновности, он кулаком постучал себя в грудь. Назвать речь тромбониста членораздельной можно было лишь с большой натяжкой.
После службы в армии Эдик устроился на фабрику игрушек разнорабочим. Подносил деревянные заготовки матрёшек к токарному станку. Невообразимый грохот и никогда не оседающая пыль цехов вскоре значительно сократили его трудовой энтузиазм, и он хотел было уйти с предприятия, но прослышал, что в доме культуры фабрики собирают