и влюблена
в саму себя.
Прощай,
союз речистый!..
Подарившая свободу
Теперь никто тебе не скажет
того, что я могла сказать.
Они – другие. Но однажды
и с ними станешь ты скучать.
Так в чём же смысл
менять любимых,
когда ты сам себе – тупик,
а та, кто первая убила,
и есть твой главный
проводник…
Вчерашние
Испарился вчерашний знакомый —
и не спросят о точке кипенья.
Был ли, не был? – вопрос пустяковый.
Кто заметил бы исчезновенье,
если жил человек тихо-тихо,
но внутри тишина нагревалась
и дошла до картавости рыхлой:
слово вспомнилось —
и забывалось…
Так и выдохся крик, не прощаясь.
Неизвестный себе же – глухому.
Но зато больше некому жалость
вызывать у вчерашних знакомых.
Вместо человека
Скоро я верну тебе последнее.
Все стихи, что были для тебя.
Но они – не дар, а преступление,
на которое решилась я.
Сколько сочинилось —
вместо выпрыгнуть!..
А теперь – что мёртвой,
что живой…
Ты во мне прож'ит.
Но п е р е и г р а н н ы й
больше.
Лишь бы
помнился
г е р о й.
Презент брезентом
В тебе – и дом мой, и семья.
Всё, что с тобой я потеряла,
когда под детским одеялом
играли взрослых мы, – хотя
вместилось мало. Где не надо
торчали веские места,
а ласка – в ветхих лоскутах —
считала долг арендной платы.
Из тех счетов не вышел толк.
Дворцов в загашниках общаги
не раздавали, – на прощанье
даря прописку в ш а п и т о…
Безумцы?
Из написанных раньше
Мой сумасшедший, любимый, единственный.
Нам ли с тобою бояться уродств?
В каждом уродстве – красивая истина,
где всякий ясен и прост.
Слёзы прозрачны… С размытыми веками
зрение бережней к влажной душе.
Пусть для чужих будем просто калеками.
Проще не надо уже…
Проще и так не бывает в доверии,
если не стыдно другим показать,
где изувечен ты – и лицемерами
брошен… —
юродивым стать.
Но рассуждать ведь легче?!
Кто-то где-то о чем-то
всю ночь рассуждает.
А над городом вновь
полнолуние тает, —
умывая лицо
до отсутствия кожи.
И хохочет:
«С нуля разве жизнь
не дороже?!»
Человек притворился,
что в небе не видит
ни луны,
ни ее торжества в суициде,
где