погибла от рук самостийщиков вся семья – две взрослые дочери, мать и жена, погибли лютой смертью, и он был направлен в Ростовскую ВЧК, подальше от тех мест, где бы он убивал бы, мстил бы, искал бы смерть, не видя для себя больше никакой жизни…
Ему было уже за шестьдесят и он, ежедневно с утра, уже навеселе приходя на занятия кружка ворошиловских стрелков , который он вел в школе – восьмилетке и на которых занимались и его, Григория, старшие пацаны и дочь, до вечера уже напивался вдрызг.
Орден Боевого Красного Знамени за номером пятьдесят прощал ему все.
Его желтоватое, обрюзгшее лицо, с явными признаками сжигающей организм хронической болезни, всегда расплывалось в доброй старческой улыбке при встрече.
А встречи в последнее время бывали все реже.
-Долго не проживет, генерализованный цирроз у него, – как-то равнодушно сказала Ольга.
Первый майский вечер ласковой прохладцей робко вливался за воротник рубашки, свистал перекликом веселых, только что заявившихся ласточек, был наполнен привычным детским визгом за оградой и обычным шумом затихающего перед сном городка.
-Кипучая! Могучая!
-Никем не победимая!
-Страна моя! Москва моя!
-Ты самая любимая-я-я!
–летело из динамика по всей округе и ласточки, весело перекликаясь, дружно вплетались в общую симфонию тепла и весны.
Когда все расселись и умолкли, Григорий, смущенно и едва заметно улыбаясь в пышные командирские усы, обвел гостей долгим задумчивым взглядом.
Вот они, почитай, что все – боевые товарищи и соратники, пришли радостные, возбужденные, пришли с женами, у кого есть, в новенькой парадной, остро пахнущей складом, только что введенной в эн-ка-вэ-дэ форме… Пришли, чтобы в первый раз в жизни чествовать именно его, Григория Остапенко, поздравить с высокой, пока не такой частой в их рядах, правительственной наградой. Эх! Жаль, ведь, не все тут… Не все уже дышат этим майским воздухом, видят это теплое солнышко… Кого знал, с кем сводила безжалостная судьба. Где ты, Лопата? Где ты, широкой души человек Гриша Шевкоплясов, строгий, чуть высокомерный Блехерт… Где теперь и ты, Мокеич… В каких дальних пустынях ютится-мается теперь твоя грешная душа… Ежели и есть те пустыни.
Поднялся с рюмкой в руке Игнат Тельнов, молодой еще, с по-мальчишески тощей шеей, в прошлом году прибыл, а уже на этой тонкой шее грубеет свежий шрам от бандитской пули. Происхождением из семьи офицеров, да сам он того, что есть в его личном деле, пока не знает… Сам детдомовский, сирота, а добрая порода чувствуется, как говорил Буденный. Раскраснелся, виновато озирается, медленно подбирает слова:
– Вот мы… тут, дорогие мои товарищи-соратники! Собрались, мы… чтобы поприветствовать нашего… командира, отца-командир-ра! Нашего!
Он взволнованно обводит всех присутствующих большими, как у девушки, серыми глазами и уже тише продолжает:
-Первого среди нас, районных чекистов, кто