на Владимира острые пытливые глаза и уже заговорил тише и как-то заговорщески, – очень… очень нашему русскому писателю неуютно! Да-с! Тут отчего-то все уверены, что я работаю у Дзержинского в ЧеКа, мой дорогой полковник, а я просто работаю над открытием журнала… Я – писатель… И все! Я… хочу соединить в нем новый авангард Запада и да-да! Новое левое искусство бедной нашей, послереволюционной России! Как Вам эта мысль, полковник? Ерунда, чушь собачья?
Очень плохо соображая, что такое авангард и кто этот человек перед ним, Владимир, качаясь, сквозь приступы голодной тошноты, все же нашелся, что ответить:
-Вы… считаете, что большевики… пустят Ваш журнал с… европейским авангардом в… свою Россию?
-Ну не зна-а-ю, – он откинулся на спинку стула и забарабанил длинными пальцами пианиста по крышке столика, внимательно рассматривая Владимира, – э-э… Ну… Конечно, конечно, тот же нынешний немецкий экспрессионизм – это такая пустота, мерзость, такой, простите, примитив, – незнакомец вдруг как-то сник и еще принизил голос, наконец вынув изо рта свою длинную трубку, – эта «Симфония крови»… В «Штурме» висит, небось, видали?… Так, хаотично набросаны красные краски. И все! Это что, с похмелья? Или это из каких-то самых укромных закромов немецкой души, а? Куда идет эта нация? Нет, нет-нет, моя жена, Любовь Михайловна, и то – рисует гораздо лучше! Тихо, чистоплотно, в красках есть жизнь, движение и чувствуется школа Экстер и Родченко… Рекомендую-с!
Щенок вдруг напрягся и его остроносая мордочка показалась из-за мокрого обшлага шинели.
–Э-э! Да Вы, я вижу, не один, полковник…
-В-вот, щенка бы… накормить, – неожиданно для себя хрипло попросил вдруг Крестинский.
-Эх! Гордыня наша! Да я же не слепой. Ведь и Вам бы перекусить не помешало, сударь… Так идемте же! Меня писатель Эренбург зовут. Читали что-нибудь?
-К-кажется… читал, – невольно соврал Владимир и тут же почувствовал, как щенок на его груди беспокойно задергал лапками и опять едва слышно заскулил.
-Ну и как, Вам мой… язык – язык-то Вам понятен?– рассеянно спросил Эренбург, приостановившись и глядя куда-то поверх головы Крестинского.
Потупив глаза, тот молча кивнул.
-А… мысли? – не унимался Эренбург, – ведь мой Карл Шмидт – он и социалист и… лютый немецкий националист! Каково, а? А вообще – такое может ли быть в природе?! – и вдруг расхохотался чистым ребяческим смехом, мелко тряся своей густой шевелюрой.
-Довольно… Интересное сочетание… в одной натуре, – нашелся Владимир, напрягая мутное сознание и совершенно пока не понимая, о чем, или даже о ком идет речь.
Эренбург уже что-то по-немецки уверенно говорил подбежавшему половому. Тот сдержанно кивал головой в белоснежном чепце, быстро ставя отметки в раскрытом меню.
-А что? Надо соединять! Русь, какая б она не была и Германию! – каким-то торжественным, заклинательным тоном произнес Эренбург, тряся перед носом Крестинского тонким