41‐го корпуса. Танкисты были из 3‐й танковой дивизии…
– Молчи! Лучше дурь гони…
Гловацкий яростно захрипел, как бы вскинулся, но тут же сделал вид, что силы на этом рывке кончились, и он снова уронил голову на песок. А сам подумал – «ты смотри, врубилась в игру, моя девонька, какой кадр для моего ОМОНа был бы ценный. А фриц в знаках различия прекрасно разбирается, гауптманом назвал. Русский язык явно знает – значит, скоро от него услышу, когда на доверительный тон перейдет».
– Что вы сказали своей жене, генерал?
– Чтобы говорила вам правду, – Гловацкий при этих словах отвел глаза в сторону, как школьник, которого поймали на краже варенья из буфета.
– Не надо меня обманывать, генерал, я знаю, что русские понимают под дураком, не ожидали? Не делайте из меня идиота! Так писатель Достоевский роман свой назвал?!
– Вы хорошо знаете наш язык, унтер-офицер. Где научились?
– Не уводите разговор в сторону, генерал. Как это у вас говорят – не пихайте налима за корягу! Вы назовете номера дивизий, что входят в состав вашей армии?! Их командиры? Только не говорите мне, что не знаете, вам по должности такое ведать положено. Говорите же, генерал!
Гловацкий молчал, и взгляда уже не отводил от немца, показывая всем видом, что говорить на эту тему не намерен. Что будет дальше, был уверен на сто процентов, слишком избитая ситуация «потрошения», пусть и с иными вариациями, с учетом эпохи и состояния «клиентов», в роли которых они с Софьей сейчас пребывали. А потому сильно прокусил сам себе губу изнутри, дождался, пока рот наполнится кровью. Немец отошел к эстонцам, что-то тихо им сказал. Софья лежала в стороне, лицом к нему – понимающая, что к чему. Он ей подмигнул и тут же скрючился, словно от боли. Теплота крови сделала свое дело, затошнило сразу и тут же вырвало, но не обильно, ведь не ел ничего. Немец посмотрел на него сразу и, к удовольствию Гловацкого, как ему показалось, с беспокойством.
«А что ты хотел, фриц?! «Язык» я ценный, а признаки контузии налицо – тошнота и рвота, слабость, а тут еще и кровь течет, что может говорить о повреждении внутренних органов. Бить меня ни в коем случае нельзя, а вот немного помучить Софью можно. Но опять же не бить и не насиловать – я же могу и дуба врезать, и вообще замолчать. Информация первичная очень тебе нужна, но привычными методами сейчас не вышибить, так что шевели, фриц, извилинами. Давай рожай скорее!»
– Они тебя уволокут, визжи погромче. Их надо разделить, – пошевелив губами, прошептал беззвучно Гловацкий, покуда Софья пристраивала его удобнее, положив головой на свернутую валиком юбку. И добавил громче, с расчетом именно на немца: – Все будет хорошо… не бойся…
Унтер присел рядом на корточки и чуть кивнул. Тут же два эстонца схватили Софью под руки и поволокли ее в камыши. Женщина завизжала.
– Что вы с ней делаете?!
– Ничего страшного, генерал. Ей надо посидеть в стороне, немного, а мне вас допросить по отдельности. Я понимаю, вы давали присягу, это делает вам честь. Но подумайте о своей жене…
Со стороны густых камышей