воскликнул Ратмир и осекся. – Прости, отче… Мне трудно, невозможно смириться… Тогда я несколько недель бродил по лесам, как безумный, как дикий зверь. А потом нечаянно встретил на дороге офеней6. Они меня пожалели и взяли с собой. С ними я пришел в Киев и решил поступить на княжескую службу. Тут мне улыбнулось счастье, твой отец отметил меня и взял под свое начало. С той поры никого нет у меня на земле, кроме него… – оруженосец перевел дух и, не желая дальше ворошить горькие воспоминания, спросил: – Скажи, отче, почему имея такого отца, ты не пошел по его стопам? Твой прадед добывал стол для Ярослава, о прапрадеде Добрыне доселе слагают песни странствующие гусляры… Тебе на роду было написано продолжать их стезю. И телом ты кажешься крепок. Зачем же ты здесь?
– Господь позвал меня, и я не мог ослушаться, – ответил игумен.
– Твой отец также верит в Бога, но это не мешает его ратной службе.
– У всякого своя служба и своя рать. Вся земля наша от грехов, от жестокостей, от обид терзается. Кто-то должен отмаливать их… Язычники приносят своим идолам скот, снедь, иные – людей. А мы, христиане, себя. Наш уход от мира, наше отречение от земных страстей – это наша жертва Богу. За все то зло, которое свершается, и которому не в силах мы помешать нашими слабыми руками, даже если в них есть меч… Но, поверь мне, чадо, нет жертвы более сладостной!
Гулкие шаги прервали речь монаха.
– А, вот, и отец, – улыбнулся он, узнав быструю, решительную поступь родителя.
Через мгновение Ян Вышатич, пригнувшись, уже входил в келью. Отец и сын взаимно приветствовали друг друга земными поклонами. Они похожи были, оба рослые, красивые. Только сын, живущий с отроческих лет в постах и молитвах, тоньше, суше. Отец выглядел более могучим и статным, и лицо его было обветрено, изрубцовано морщинами и полученными в сражениях шрамами, не портящими, впрочем, благородной красоты его. Темные волосы Вышатича были еще едва тронуты сединой и густы, старость явно не торопилась подчинить себе отважного воеводу.
– Рад видеть тебя живым, дружище! – радостно приветствовал Ратмира Ян. – Что, долго ли ты полагаешь еще оставаться на своем одре?
– Я поднимусь с него, как только понадоблюсь твоей милости! – отозвался оруженосец, чья угнетенная тяжелыми воспоминаниями душа сразу воспрянула при виде своего господина.
– Считай, что уже понадобился, – ответил Вышатич и, заметив попытку Ратмира встать, поднял руку: – Ну-ну! Не сей же час! Денек-другой можешь еще поднабраться сил в этих душеспасительных стенах. А затем нас ждет дальний путь!
– Неужто новый поход?
– В каком-то смысле… В родные края твои поедем, в ростовскую землю.
Вздрогнул Ратмир:
– Для какой же надобности?
– Для двух сразу, сын мой. Князь Святополк, получив по загривку за свою гордыню, ныне весьма смирил ее и заключает с половцами мир.
Оруженосец не сдержал досады:
– Который теперь будет позорен трижды!
– Обожди! Мы еще поставим половецких