вот и теперь чтобы так же точно. Да вспомни, Миша, если ты, Миша… Ведь его Мишей зовут? – опять обратился он к Петру Ильичу.
– Да постойте, – перебил Петр Ильич, с беспокойством его слушая и рассматривая, – вы лучше сами пойдите, тогда и скажете, а он переврет.
– Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я было тебя поцеловать хотел за комиссию… Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское, главное, шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, да и красного, и белого, и всего этого, как тогда. Они уж знают, как тогда было.
– Да слушайте вы! – с нетерпением уже перебил Петр Ильич. – Я говорю: пусть он только сбегает разменять, да прикажет, чтобы не запирали, а вы пойдете и сами скажете… Давайте вашу кредитку. Марш, Миша, одна нога там, другая тут! – Петр Ильич, кажется, нарочно поскорей прогнал Мишу, потому что тот как стал перед гостем, выпуча глаза на его кровавое лицо и окровавленные руки с пучком денег в дрожавших пальцах, так и стоял, разиня рот от удивления и страха и, вероятно, мало понял изо всего того, что ему наказывал Митя.
– Ну, теперь пойдемте мыться, – сурово сказал Петр Ильич. – Положите деньги на стол али суньте в карман… Вот так, идем. Да снимите сюртук.
И он стал ему помогать снять сюртук и вдруг опять вскрикнул:
– Смотрите, у вас и сюртук в крови!
– Это… это не сюртук. Только немного тут у рукава… А это вот только здесь, где платок лежал. Из кармана просочилось. Я на платок-то у Фени сел, кровь-то и просочилась, – с какою-то удивительною доверчивостью тотчас же объяснил Митя. Петр Ильич выслушал, нахмурившись.
– Угораздило же вас; подрались, должно быть, с кем, – пробормотал он.
Начали мыться. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Митя торопился и плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали, как припомнил потом Петр Ильич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить больше и тереть больше. Он как будто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше, тем больше. Заметим кстати: молодой человек был характера неробкого.
– Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут: на висках, у уха… Вы в этой рубашке и поедете? Куда это вы едете? Смотрите, весь обшлаг правого рукава в крови.
– Да, в крови, – заметил Митя, рассматривая обшлаг рубашки.
– Так перемените белье.
– Некогда. А я вот, вот видите… – продолжал с тою же доверчивостью Митя, уже вытирая полотенцем лицо и руки и надевая сюртук, – я вот здесь край рукава загну, его и не видно будет под сюртуком… Видите!
– Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались, что ли, с кем? Не в трактире ли опять, как тогда? Не опять ли с капитаном, как тогда, били его и таскали? – как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. – Кого еще прибили… али убили, пожалуй?
– Вздор! – проговорил Митя.
– Как вздор?
– Не надо, – сказал Митя и вдруг усмехнулся. – Это я старушонку одну на площади сейчас раздавил.
– Раздавили? Старушонку?
– Старика! – крикнул