пыли застыла пробка из – под кока – колы. Не как знак чего – то, а просто как вещь, какая – то пусть даже и искусственная вещь, которой суждено остаться лежать здесь, в этой забытой вечности, и где рядом эти растения, что он не знает, как они называются, да они и сами не знают, что они вечно распускаются без названий каждый год, несмотря на холод, как будто верят, что они ни во что не верят, а солнце, оно или он, она, солнце мужского рода или женского, уже взошло, прорезая далекие верхушки, выплескиваясь ярко, поверх слов, которыми правильно все равно не назвать, хотя можно крикнуть, брызнуть, выдохнуть и вдохнуть, разрезая окружность, появление, вырастание из ничего, пронзительное как мать, отец, желтое, слепящее наугад ртутное золото, восстанавливающее другой закон, который бы надо разливать по градусникам, да по бокалам, раздавать страждущим, как приращение радости, так солнце в ответ уже трогало и его лицо, оборачивалось теплом, участвовало в термодинамике, впитывалось в подобие некоей лейбницевой бесконечности, новой бесконечности, у которой теперь не было причины…
Он сел в автомобиль. И, разворачиваясь через осевую, погнал обратно, как будто устремлялся по – прежнему вперед, сквозь ветер Джемила из приоткрытого окна, как некто по имени, хотя и по – прежнему в неопределенности своих положений, но уже не в распаде чувств, а в каком – то новом доверии к самому себе, что пусть да, пусть он не способен найти, пытается вспомнить и забывает, но зато теперь…
Зато теперь как будто это была уже другая весна, хотя и все та же от своей невозможности, и словно бы она отрывалась сама от себя и пыталась найти свою орбиту, и поскольку орбиты теперь не существовало, то весне как бы приходилось придумывать себя заново, и ее надежда уже не была ее слабым уделом, потому что весна теперь уже придумывала себя без надежды.
И солнечный ток уже проникал вслед за своим же темным сопротивлением, искал, как будто бы ищет сам себя, прикидывался, что не может найти, как будто бы верит в какие – то дурацкие сопротивления, как будто бы нет светлых напряжений…
И некто уже входил в комнату, в магазин, поднимался через заднюю дверь троллейбуса и подмигивал водительнице, дарил на день рождения директорше французские духи и спрашивал продавщицу, есть ли у нее кролики, целовал жену и радовался старой новой учительнице пения.
И теперь, появляясь на улице или в кафе, некто только усмехался, подмигивая налево, подмигивая направо.
И корабль с его пеплом – что только и осталось после той катастрофы на загородном шоссе – все никак не мог прийти от удивления в себя.
И корабль задумчиво отплывал вдаль.
Раздавленная весна
1
Порог, и все те же четыре этажа, ступеньки, по которым я поднимался с мороженым, чтобы стоять и лизать перед твоей дверью, ждать пока ты не откроешь. Так я невыносимо приезжал на электричке в Бирюлево – Товарное (название станции). Панельный длинный дом, перпендикулярный к улице, за которой железнодорожное полотно и все с ним связанное – рельсы, шпалы, пассажиры и поезда. И одним из