всё как было, добавив только детали, которые, я знал, его позабавят.
– Скандальчик будет, – одним дыханием выговорил он. – Весёленький скандальчик. Подействует?
– Не знаю, – сказал я. – Она всё сделала как положено. Но проклинать должен умирающий.
– Может, она уже и померла.
– Ну с какой радости ей помирать?
– Простой бабе, может, и ни с какой. А у этой – психология.
– Значит, ты в это веришь?
Муха застенчиво улыбнулся.
– Кто же не верит в проклятие?
– А что это за «та пора»? – спросил я.
– Это тост, – удивился Муха. – Ты разве не знаешь?
– Я думал, ты знаешь, что это такое на самом деле.
Муха качнул головой, думая о другом.
– И ты сам ей всё объяснил?
– Как я мог не объяснить? Это мой бизнес.
Пока мы набирались и разговаривали в своём углу, в распивочной побывало множество народу. Место было дорогим и модным, сюда ходили все, кто мог себе это позволить. Разве что китайцы не ходили. Но китайцы не ходили вообще никуда. А анархисты ходили такой плотной компанией, что ни для кого другого не оставалось места. Четверг был их день, четверг. Но не каждый четверг. И даже не каждый чётный или нечётный или, допустим, третий четверг месяца. Муха высчитывал, но так и не смог составить алгоритма их посещений. Я предположил, что их, как пчёл или муравьев, собирает инстинкт. Муха стал изучать повадки насекомых. Это ни к чему не привело.
Через стол от нас сидели менты, все как на подбор: худые, жилистые, криворожие; рядом с нами – член профсоюза с девкой. По нашивкам я определил профсоюз: торговые работники. Девка была слишком неказистой для дорогой проститутки и слишком чистенькой – для дешёвой. Сколько я ни прислушивался, она молчала. И мужик молчал. (Вариант: всё-таки проститутка. Вариант: у них давно всё решено.) Они мирно, не торопясь, жрали. Молчание согласия это было или молчание ссоры? Обручальных колец нет, изобилия спиртного на столе нет, напряжения (радостного, угрюмого, взволнованного) нет, слов нет. Это был пазл, не складывающийся из перемешанных частиц двух разных картинок.
Жёвка под столом вздохнул, завозился, отряхиваясь, и полез наружу, цепляясь за стул, как потерпевший кораблекрушение – за прибрежный камень. Одной рукой, помогая, Муха ухватил его за шиворот, другой отчаянно замахал официанту.
– Прошу аттенции, – сказал Жёвка.
Муха обомлел.
– Чего?
– Ты же, типа, так говоришь, – испуганно заныл Жёвка.
– Ты, поц, сравнивать будешь?
– Говори, – сказал я.
– К тётке надо съездить, – прошептал Жёвка.
– Что так, соскучился? – буркнул Муха, щёлкая официанту пальцами и придвигая Жёвке тарелку.
– Тётка умирает, – Жёвка стал ныть тоном ниже. – Что ж я, значит, не увижу родную тётку перед смертью?
– Перед чьей смертью? – уточнил Муха. – Ты, Розенталь!
– Наследство будет, – шептал и канючил Жёвка, и его рука дрожала, спеша воткнуть вилку в бифштекс. – Телеграмма пришла.
– Что такое говорит этот поц? Он получит наследство?
– У