никому даром не даётся. Пройдёт, наверно. Притом разговоры Лясика всегда такие тягучие, плющеобразные, с заусенцами и прорехами. Мелет что попало, как обычно.
Сзади, с грохотом и проклятиями захлопнув дверь, застучала каблуками Лита, собравшая на скорую руку вещи для больницы. Она крыла последними словами Коку, Барана и всех подонков, что истязают её бедного мужа и делают её детей медленно, но верно безотцовщиной.
– Ну Литуся, ну хватит, – взмолился Лясик, когда его выводили из подъезда. – Пирожками объелся… Бывает… Последняя свежесть… Собачатина третьего сорта рубится вместе с будкой… Ты же знаешь, всё, теперь полная завязка!.. Гелиогабал сказал – Гелиогабал сделал!..
– Да, как же, завязка! На неделю! А потом – опять двадцать пять! Я попрошу врача, чтобы направил тебя на лечение!
– А тут елчение по согласия – не хо́чу и не буду! – вдруг ни к селу ни к городу задиристо вступил Баран, но на него шикнули, и он умолк.
Лясика уложили на носилки, впихнули в машину. С первого этажа глазели рахитичные албанские дети, со второго – пялилась пара по-сапожному чёрных негров. Выше кривлялись в окне цыганята. Лита, чертыхаясь и матерясь по-русски и по-голландски, полезла в кузов за носилками.
Кока с Бараном поглядели вслед огонькам, послушали сирену.
Баран вспомнил о героине:
– Где отрава? Давай!
– Отрава? Я же её под фикусом зарыл, забыл?
– А на хер херачего?.. Ктой тебя смонал?..
– А если бы?..
Баран с хрустом потёр череп:
– Ничо, потом возьмём… Дома есть маненько… Если чё – звони, заходь, – и, оторвав полоску картона от сигаретной пачки, накорябал свой телефон.
Обнявшись, разошлись в разные стороны: Баран попёр через газоны ломать кусты, Кока свернул на канал. Сунув руку в карман, к радости своей, обнаружил, что кусочек, даденный Хасаном, ещё существует – вот он, жёлтенький и пахучий!
Коку била дрожь, он спешил, спотыкался. Тошнота и тяжесть, притихшие от стресса, вновь закопошились. “Быстрее бы дойти до психов!” Ноги плелись кренделями, нестерпимо тянуло чесаться, глаза захлопывались сами собой.
Вдруг на другой стороне улицы, на автобусной остановке он заметил человека в длинном тёмном плаще и фуражке: тот сидел на скамейке и, опустив голову, ел из картонки что-то длинное, вроде лапши. Рядом лежала папка.
Кока оторопел. Потом стал спешно уходить. А курьер что-то крикнул на странном языке – будто птица каркнула, отчего Кокины ноги сами собой понеслись быстрее, а внутри ёкнуло бабушкиным голосом: “Странны дела твои, Господи!”
Во дворике у психов, по счастью, никого не было.
Кока прокрался в подвал, залёг на своём месте и вырубился.
4. Великий мастурбатор
Очнувшись в полдень от дикой жажды, Кока вылез из подвала и вдоволь напился из крана возле стены. Дворик был залит неверным северным солнцем: только выглянуло – тут же зарделось, встрепенулось, исчезло.
Кока пожелал всем доброго утра и получил в ответ приветливые