одна. Это наша книга!
Третий сын огрызнулся на сестру, она в ответ зашипела на него.
– Это книга со старого корабля? – спросила Фурия.
Дети опасливо переглянулись.
– Да ладно, не бойтесь. Я никому не расскажу.
Фурия положила ладонь на свою сердечную книгу. Клюв спрятался глубоко в обложку и не издавал ни звука.
Грудная клетка женщины поднималась и опускалась через неравные промежутки времени, периодически изо рта вырывался мучительный стон. Самая старшая из девочек склонилась к ней и смачивала ей губы влажной тканью.
– Женщина понимает меня? – обернулась Фурия к Третьему сыну. – Это она выучила вас моему языку?
Мальчик кивнул:
– И ещё Мать восемнадцати – мать Матери пятнадцати.
Фурия ощущала такой же жуткий страх, который испытывала петушиная книга. Именно сейчас ей бы не помешало немного уверенности в себе.
«Только не подведи меня!» – подумала она, раскрывая книгу где-то на середине.
Мальчик с книгой по-обезьяньи повторил её движение, словно зеркальное отражение. При этом он напряжённо смотрел на её руки, чтобы не упустить ни малейшей детали.
От возбуждения Фурия стала задыхаться: только теперь до неё дошло, во что именно она ввязалась. Если бы женщина, лежавшая перед ней, была уже мертва, девочке было бы легче притворяться перед её детьми, что она способна сделать то, за чем они позвали её. Однако Фурии было ясно: они ожидают от неё не пары слов утешения, которые должны облегчить их матери последний путь.
Она должна убить Мать пятнадцати. Возможно, среди чернильных поганок это служило гарантией попадания на небеса – в Асгард[6] или во что они там верили? – если жизнь чернильной поганки прервёт библиомант. Пережиток военного времени.
– Проведи её! – потребовал Восьмой сын.
Все остальные повторили хором:
– Проведи её! Проведи её!
Лицо женщины несло на себе печать жесточайших лишений: щёки запали, лицо избороздили шрамы и морщины. До подбородка тело было прикрыто ветхим одеялом, однако его контуры под ним обнаруживали крайнюю степень истощения. Босые ноги, выглядывавшие из-под одеяла, напоминали кости скелета, а руки, казалось, тоже состояли только из костей и сухожилий. Угольно-чёрная кожа с оттенком синего у женщины выцвела до серого цвета. Глаза были покрыты струпьями, губы потрескались, словно высохшая сахарная глазурь. Фурия видела, как от пули умер её отец, однако он был здоровым и сильным шестидесятилетним мужчиной. Этой же женщине, должно быть, не было и сорока, но в момент смерти она казалась намного старше, чем Тиберий Ферфакс.
– Проведи её!
Никого из присутствовавших не интересовали её сомнения. Мальчики и девочки видели перед собой свою мать на смертном одре, не заслуживавшую дальнейших страданий.
– Давай же! – потребовал Восьмой сын.
И Фурия расщепила страничное сердце. Третий сын повторил за ней её движения: он расправил страницу обеими руками и поставил обе ладони ребром посреди своей раскрытой книги. Под