последнее Морейн решительно отрицала. Хотя Суан была дочерью рыбака из Тира, не всякая королева выдержала бы ее взгляд, и для Суан высокомерие других означало противодействие ее собственным планам.
Если Лан пытается шутить, то он меняется – как бы слабы ни были изменения и как бы он ни упорствовал в своих заблуждениях. Почти двадцать лет он следовал за Морейн и, подчас с огромным риском для себя, спасал ей жизнь столько раз, что она со счета сбилась. И всегда он полагал свою жизнь чем-то малым и незначительным, ценной только тем, что он нужен Морейн. Поговаривали, будто он домогается смерти, как жених добивается невесты. Никогда она не занимала в его сердце места любимой, никогда не испытывала чувства ревности к женщинам, которые, как казалось, кидались ему в ноги. Он столько лет твердил, что у него нет сердца. Но в прошлом году вдруг обнаружил у себя сердце, обнаружил, когда женщина, привязав его к шнурку, повесила себе на шею.
Разумеется, Лан отверг ее. Нет, он отверг не свою любовь к Найнив ал’Мира, некогда Мудрой из Двуречья, а ныне принятой Белой Башни, он просто отказал ей. Заявил, что никогда не сможет принадлежать ей. У него есть только две вещи: меч, который никогда не сломается, и война, которая никогда не закончится; он никогда не преподнесет невесте такой дар. Так он сказал. Что ж, по крайней мере об этом Морейн позаботилась, хотя Лан ни о чем не узнает, пока не наступит время. Узнай он до срока, вероятней всего, попытается все изменить – он ведь глупый, упрямый мужчина, тут уж ничего не попишешь.
– Эта безводная земля, похоже, иссушила твою собственную покорность, ал’Лан Мандрагоран. Где бы найти воды, чтобы вновь пробились ее ростки?
– Моя покорность наточена до бритвенной остроты, – сухо ответил Лан. – Ты никогда не позволяла ей затупиться.
Смочив белый шарф водой из кожаной баклаги, он подал Морейн влажную ткань. Ни слова не сказав, Морейн обвязала ею голову. Из-за гор за спиной всадников уже поднималось солнце – палящий шар расплавленного золота.
Плотная колонна змеей вилась вверх по голому склону Чейндара, хвост ее все еще был в Руидине, тогда как голова, перевалив гребень, направилась вниз – к каменистому, холмистому плато, усеянному скальными шпилями-пиками и утесами с плоскими верхушками. По серым и бурым камням кое-где будто мазнули красно-рыжей или охряной краской. Воздух был так прозрачен, что Морейн видела вдаль на несколько миль даже после того, как всадники спустились с Чейндара. Вздымались к небу громады сотворенных самой природой арок, и со всех сторон вверх устремлялись клыки и когти зубчатых гор. Местность пересекали сухие лощины и овраги, изредка каменистое бесплодие нарушали низенькие колючие кустики да безлистые, ощетинившиеся шипами растения. Колючки и шипы обычно украшали и нечасто встречающиеся деревца, кривые, узловатые и чахлые. Солнце превращало равнину в пышущую жаром печь. Суровая земля, которая выплавила в своем горниле столь же суровый народ. Но менялся не один Лан, не одного Лана меняли. Морейн очень