себя по колену:
– Ну что прикажете делать! Жениться на вас, что ли?!
– Разве что…
В прихожей, присев на корточки, он долго зашнуровывал ботинки, бормоча:
– Приеду к Косте, ключ под половиком, порисую еще… Окна зашторю… Чтоб не застукали.
– А что, разве в мастерских не разрешается на ночь оставаться?
Он поднял голову, удивившись голосу сверху, – очевидно, на какие-то мгновения забыл о Нине, мысленно уже ушел отсюда.
– Чужим, конечно, не разрешается. Я же неизвестный без соответствующего документа.
Она смотрела, как надевает он старое, с вытертым каракулевым воротником пальто, какие никто уже двадцать лет не носит, и представляла, как едет он в пустую мастерскую, шарит под пыльным половиком, нащупывая ключ, рисует при зашторенных окнах, а потом, под утро, укладывается на холмистом диванчике и накрывается вот этим старым пальто… А Костя Веревкин, обладатель мастерской, – он, конечно, приятель и свой парень, но в глубине души уверен, что делает этому человеку огромное одолжение…
Она смотрела, как долго, тщательно застегивает он пальто, аккуратно продевая в расхлябанные петли разномастные пуговицы (что за женщины их пришивали? Или сам – так же кропотливо вдевая нитку в иглу, сто раз уколовшись, – ведь наверняка он безрукий, бестолковый, нелепый), смотрела почти заворожено и вдруг сказала хрипло:
– Оставайтесь…
Он застегнул еще одну пуговицу, потоптался, ничего не понимая.
– То есть… как?! – выдавил ошеломленно. Нина прокашлялась, подняла на него глаза и сказала уже своим, спокойным и твердым голосом:
– А вот так.
– Матвей!
– Мм… мм…
– Матвей, я шестой раз к тебе…
– Сейчас, сейчас… здесь полстранички…
– Доедай свою кашку, брейся и проваливай. Ты опаздываешь.
– М… угу…
– Тебя выгонят из твоей пионерской богадельни.
Зазвонил телефон.
– Иди, – спокойно заметила она. – Это паршивец Веревкин звонит, чтобы после работы ты зашел поправить нос на портрете или ночной горшок в натюрморте.
– Ты несправедлива к Косте. За что?
– За то, что он сидит на твоей голове. Иди, иди. Я справедлива, как меч Немезиды… – и добавила ему вслед: – Пора твою голову освободить для шляпы.
Допив чай, Нина поднялась и стала складывать в мойку посуду со стола. Она нервничала. Напористость Веревкина ее раздражала. Она прислушивалась к невнятному бормотанию Матвея за дверью, бормотанию, как ей казалось, с виноватыми интонациями. Наконец Матвей появился в кухне – так и есть, смущенный и злой.
– В чем дело? – поинтересовалась Нина невинным голосом. – Веревкин просил тебя одолжить на пару месяцев жену, и ты не смог отказать?
– Оставь ты Веревкина!.. Дело довольно… щекотливое… Звонила Анна Борисовна. Просит одолжить пятьдесят рублей.
Нина включила воду и принялась за посуду. Матвей стоял спиной к ней, глядел в окно и мучился.
– Деньги