не было: будто одолжение делает, скованно, неохотно – никакого удовольствия. А вот Надежде нравилось доставлять радость и она была охоча до всяких экзотических игр как в постели, так и вне её – они разве что на шкафы не забирались.
Правда, как бы хорошо не было Андрею с Надеждой, а как только он выходил из её квартиры, так и охватывала его какая-то непонятная тоска. Он чувствовал себя опустошенным, выжатым, как лимон и таким усталым, будто вагон угля в одиночку разгрузил. А главное, недавний экстаз радости обладания сменялся тупым равнодушием: ничего не хотелось, разве что – придти домой, завалиться на диван и спать. Ну, никак уж не на крыльях любви летать, как об этом пишут в романах.
Впрочем, нечто подобное он испытывал с Настей: накануне свидания Андрея одолевало что-то вроде лихорадки – хотелось, чтобы время шло быстрее, и он постоянно взглядывал на часы, и чистил без того чистые брюки, и умывался-размывался, и снова принимался наводить блеск на туфли, и придирчиво осматривал себя в зеркало (никому бы в том ни за что не признался!), и садился в кресло перед телевизором, но что бы там ни показывали, – это его не привлекало, и он снова начинал бегать по квартире, смахивая малейшие пылинки, поправляя накидки, подравнивая книги на полках – если Настя согласится придти к нему, то пусть видит: всё у него чисто, опрятно, и даже простыни только что из прачечной – хрустящие от крахмала, пахнущие лимоном, дивно свежие.
Наступало время – и он вылетал из дома, и всё вокруг ему нравилось: и пыльный палисадник у подъезда, и клумба, заросшая такой высокой красивой лебедой – в ней терялись георгины, посаженные соседской бабой Пашей, и эти два тополя с сорочьими гнёздами на верхушках, и даже вечно не просыхающая лужа у канализационного колодца не раздражала его: в ней отражались его до блеска начищенные туфли, и, как на фотоснимке, отпечатывалось лёгкое облачко, и тёмно-зеленый куст сирени, и сам он – в белых брюках, легком бежевом свитерке, стройный и, чёрт побери, элегантный как рояль. Ля-ля-ля, элегантный элегант, и не мальчик, а гигант! Ему казалось, что он не шёл, а как бы воспарял над землёй – ну, не то чтобы совсем уж как ангел – в небо, а по крайней мере – почти не касаясь земли, легко и свободно, весело и беззаботно, улыбаясь этому прекрасному миру, в котором есть такая очаровательная девушка по имени Настя.
С ней он понял, что есть такие слова, которые, как летучие мыши, боятся дневного света. Они, оцепеневшие, дремлют где-то в глубине груди, а может быть, даже и в самом сердце – трогательные, хрупкие, наивные, эти слова боятся показаться смешными и нелепыми.
Яркий свет пугает их, но они могут постепенно привыкнуть к нему, и вылетают потом даже днём, но при одном условии: слышать их должен только один-единственный человек, который вдруг становится зайчонком, киской, белочкой, милым, единственным, березкой, ласточкой, ненаглядным, лучше всех, снежинкой, незабудкой, лучиком, мышкой и Бог знает, кем ещё – любимых животных, растений и природных