произвели ее на свет. Нереальность громоздилась на нереальности. В результате советские люди до сих пор воюют с тенями, получая 48 разрешений, чтобы сделать одну простую вещь, никогда не зная, в чьих руках находится их судьба, и обнаруживая, что на пути любого их усилия по совершению рационального действия встают все те же страшные тени» [20, с. 169].
Какая нереальность громоздилась на нереальности, какие «встают все те же страшные тени»? О чем это? Почему в СССР (да и в многовековой истории России) «не могло возникнуть ни одного критического вопроса»? А как же вызрела революция? А как же перестройка? Каких еще критических вопросов надо?
Обычные люди (например, в очереди) ему кажутся «скорпионами в банке» – почему? Это явно дикий перегиб. Он пишет: «Что мы видим вокруг себя, в наших грязных домах, пустых магазинах и в наших людях, лица которых сведены звериным оскалом? Насилие, садизм и отсутствие законности копились десятилетиями и не находили выхода, поскольку существовала монополия государства на насилие и беззаконие. Теперь, когда монополия нарушена или нейтрализована, вся мерзость прет наружу из самых темных уголков человеческого “я”. Если мы и спали в течение семидесяти лет, то отнюдь не невинным сном праведника, пробуждающегося во всей своей красе и чистоте. Во сне мы переродились, выродились. Ведь можно проснуться и насекомым, как один из персонажей Кафки. Вот что происходит в настоящий момент в Москве, Ленинграде, Тбилиси…» [20, с. 345].
Даже такая радикальная и экстравагантная революционерка, как В.И. Новодворская, не говорила о нашем населении с таким отвращением. Почему же с таким восторгом принимали наши интеллигенты изощренные оскорбления от эзотерического философа, которого мало кто и читал? Это еще одна загадка нашего кризиса.
М.К. Мамардашвили утверждает, что со времен Ивана Грозного в России начался распад социальных связей, который завершился в 1917 г. гибелью общества: «Возможен, конечно, представим их распад, распад и появление целых зон распада социальных связей и вытекающего отсюда одичания человека… Например, такую зону распада социальных связей [в России] мы отчетливо имеем в советской истории начиная с 1917 г.: сначала [зона распада] была в Петербурге, а потом сразу, мгновенно (без какой-либо передачи во времени и пространстве – нет этого, потому что это происходит совершенно иначе) идет лавина следствий, все расширяющаяся, потом – все пространство Советского Союза охватившая зона распада общественных связей, социальных связей, т. е. зона отсутствия общества… Я утверждаю, что в 1917 г. произошло коллективное самоубийство общества и государственности» [20, с. 79–80].
Как понимать его категории и термины? «Все пространство Советского Союза – зона отсутствия общества»! Это что – аллегория, художественная метафора или новая оригинальная трактовка понятия общество? Как бы удалось в СССР провести индустриализацию, победить мощную систему фашизма в войне и развить науку, сравнимую с западной, не имея ни государственности, ни общества?