что мы, как хорошо известно, делаем». (Это был выпад в адрес рыбаков континентальной Европы, которые истощали рыбные запасы Ла-Манша в ущерб улову наших собственных рыболовецких судов. А ведь это и по сей день яблоко раздора между нами!)
Единственным серьезным препятствием для объединения гражданств было то, что законы в двух королевствах были разные. «Что касается лично моего мнения, господин спикер, то я желаю, чтобы народ Шотландии подчинялся нашим законам, – заявил Фрэнсис, – ибо я считаю наши законы, пусть с некоторыми поправками, достойными того, чтобы им подчинялся и весь остальной мир. Но сейчас я утверждаю… что по подлинному смыслу правил престолонаследия сначала должно произойти объединение подданств жителей и уже потом унификация законов… Ибо такое объединение подданств снимает с человека клеймо иностранца, а союз законов сделает их совершенно такими, как мы».
Возможно, один из самых убедительных и наиболее красноречиво изложенных доводов в пользу единого гражданства был продиктован опасением, что, если оба королевства объединятся без этой дополнительной гарантии, то в случае распада союза, а такое не раз случалось в истории, народы разделятся или начнут бунтовать. Фрэнсис привел в качестве примера Древний Рим, Спарту, из более поздних времен – Арагон в Испании, Флоренцию и Пизу, Османскую империю. «Не хотелось бы мне оказаться пророком, – продолжал он, – но я убежден, что если мы не проведем объединение подданств, пусть даже не во время правления его величества, которому так дороги оба народа, а при монархах, которые взойдут на трон после него, то над нашими королевствами будет висеть постоянная угроза раздела и вражды».
Еще более насущной задачей он считал гарантии безопасности страны. «Что касается безопасности, уместно вспомнить замечательно точные слова Тита Квинтия по поводу Пелопоннеса, когда он сравнил государство с черепахой, которая неуязвима, если полностью спрячется в своем панцире. Но стоит ей выпустить наружу хотя бы кончик лапы, и она погибла».
В заключение Фрэнсис произнес: «Я выполнил свой долг. Решение будете принимать вы. Да направит вас Господь на благой путь».
Возможно, именно об этой речи, а также о других, произнесенных Фрэнсисом позднее, думал его друг и современник драматург Бен Джонсон, когда писал о Бэконе впоследствии: «Я не знаю другого человека, который умел бы говорить столь же ясно, горячо и убедительно, никогда в его речах никто бы не нашел ни одного ненужного, пустого слова. Каждая фраза была продумана и отточена до совершенства. Его слушали затаив дыхание, не в силах оторвать от него взгляд; упустить хоть одно слово было бы потерей. Он повелевал теми, перед кем выступал, в его воле было вызвать в нас гнев или радость. Никто другой не обладал такой властью над чувствами людей. Все, кто когда-либо его слушал, боялись лишь одного – что он умолкнет».
Обсуждения продолжались весь февраль и март, дело направлялось то судьям верхней палаты, то возвращалось