попросил больше не напоминать о том, что должно быть похоронено и забыто. Он знал, что никто не приедет за ним в Буэнос-Айрес. Еще в подвальной комнате без окон, где провел несколько страшных часов, он догадался, что Измайлов не намеревался спасать его, а предпочел, так же как и перед своей женитьбой, отречься и уйти.
Когда улеглась первая боль, Игорь смог думать об этом без обиды. Он понимал, что Георгию тоже непросто было вычеркнуть его из своей жизни; что, вероятно, тот не мог поступить иначе и, видимо, тоже страдал. Но отменить случившееся было невозможно, и Майкл Коваль, который оплачивал лечение, искренне заботился о нем, дипломатическими правдами или неправдами оформил ему аргентинский паспорт, а затем вид на жительство в Италии, заслуживал по меньшей мере благодарности.
Позволив Майклу любить себя, Игорь не мог и не обещал полюбить в ответ, но Коваль принял эти условия, и постепенно между ними установилось подобие близких отношений, хотя настоящей близости не было никогда. Новость об освобождении Измайлова нарушала эту шаткую гармонию, заставляя Игоря бороться с неутолимым нервным беспокойством. Он убеждал себя, что его место – рядом с Майклом, которому он должен быть благодарен на всю жизнь, что Георгий забыл его, и больше нет причин возвращаться в Россию. И все же на душе его было смутно, и эта тревога выливалась в желание хоть каких-то перемен.
С присущей ему чуткостью Майкл ловил изменения в его душевном настрое и все эти дни ни на минуту не отпускал от себя. Они ездили в Марсалу за покупками и почтой, которую Коваль получал в туристической фирме, обсуждали в офисе подрядчиков план работ по ремонту дома, купались в море и обедали в рыбной траттории на побережье. Дома вместе разбирали багаж – вещи, которые Коваль привез для Игоря, и новые приобретения в свою коллекцию фарфора. Майкл мог часами протирать и разглядывать свои статуэтки, рассказывая историю каждой. Он рассказал и о римской золотой монете, которую купил по случаю гораздо дешевле ее настоящей цены.
Гиена и Павиан, как Игорь называл про себя филиппинских слуг, всегда вертелись где-то поблизости, готовые подсматривать, подслушивать и угождать хозяину. Сам Игорь был на положении лошади или собаки – дорогостоящей хозяйской собственности, требующей особого ухода и присмотра. Они следили за его питанием, убирали в его комнате, сторожили его днем и ночью, но вели себя так, что ему ни разу не пришло в голову попытаться наладить с ними человеческий контакт.
– Филиппинцы – лучшая прислуга, о которой только можно мечтать, – хвастался Майкл за завтраком у Чистяковых, к которым они поехали в воскресенье, чтобы провести весь день. – У них в крови жесткая социальная иерархия, это впитывается с младенчества. Поэтому не может быть ни тени фамильярности или неподчинения хозяину. В особенности белому человеку.
– Нет, я брезгую, – возражала Оксана Вениаминовна, от которой даже сейчас, с утра, пахло конюшней. – Я не расистка, но мне не нравится, когда мою еду готовят негры или азиаты. Понимаю, когда нужна просто дешевая рабочая сила, в этом Восток не знает себе равных. Но подпустить близко я могу