Помнишь.
– Я, дед, все помню, – многозначительно изрек Кирилл и начал разливать кипяток и заварку по чашкам.
– И что же ты помнишь? – Темно-серого цвета глаза деда уставились на него с интересом. Он улыбнулся: – Как ремня тебе давал в семь лет за то, что ты спалил мою новенькую электробритву, помнишь?
– Ремень не помню, бритву – да. Классная была бритва, дед!
Кирилл улыбнулся. И веселье деда тут же померкло, до того внук был похож на покойную дочь. Глаза, волосы, губы, манера говорить, улыбаться. Вылитая Алина! Была бы жива, теперь порадовалась за сына. Хорошим парнем вырос. Не подлым. Не то что его отец, прости господи.
Зятя Иван Митрофанович не ненавидел, он его презирал. И в глубине души считал ответственным за гибель своей дочери. Если бы не его малодушие, если бы не его мелкая душонка, Алина была бы жива до сих пор. И не верил он ни черта ни в какую судьбу, о которой стенала днями и ночами его жена. Не верил! Потому и разошлись они во мнениях, оттого на старости лет и разъехались. И живет он теперь один в этой заброшенной деревне. Думает, много думает, сопоставляет, вспоминает и снова думает. И чем больше думает, тем…
– Что ты сказал? – встрепенулся Иван Митрофанович, за раздумьями пропустив последние слова Кирилла.
– Отец ушел из дома, – буркнул тот вторично, опуская глаза в чашку с чаем.
– Как это?! – Иван Митрофанович замотал седой лохматой головой, зажмурившись. – Я не понял? Как ушел? Куда? Что за блажь? Ты выгнал, что ли?
Кирилл бы не смог выгнать отца, в этом дед был уверен. Он бы вот лично дал пинка этому скользкому хлыщу. С удовольствием бы дал. Еще при жизни Алины. Но Кирилл…
– Я его не выгонял, дед. Я его… – Кирилл растопырил пальцы, глянул на свои перевернутые ладони. – Я его ударил, дед.
– Что ты его?? – ахнул тот и, забыв про ноющие артритные коленки, вскочил с кресла. – Ударил??
Кирилл лишь кивнул, боясь поднять на деда взгляд. Сейчас станет ругать, учить жизни, воспитывать. Он этого ждал. Дед всегда учил его, как правильно жить. И иногда, перегибая палку, до такой степени изводил внука, что тот сокращал свои визиты до минимума и спешил удрать.
Он видел тупые носы летних дедовых сандалий, видел кромку его широченных тонких брюк без стрелок, в которых дед обычно ходил по дому. И почему-то ткань этих брюк сейчас мелко подрагивала.
– Дед, ты чего?! – ахнул Кирилл, все же осмелившись посмотреть на деда.
Тот плакал. Слезы, как горошины, скатывались по его морщинистым смуглым щекам, застревали в густой трехдневной щетине, щадя свежую белоснежную рубашку, в которую дед нарядился специально к приезду внука.
– Дед, ты чего? – Внук взялся за крепкую дедову руку. – Ты прости меня, если…
– Ты молодец, Кира, – сквозь стиснутые зубы чуть слышно прошептал дед и пожал Кириллу руку. – Ты у меня молодец. Как же я… Как же я мечтал все эти годы дать в морду этому… Прости, он тебе отец, но… Но не могу передать, как мне хотелось сделать то, что сделал ты, мой мальчик! Иди ко мне, я тебя обниму!
Они