заскрипит,
Застонет под санями!
Иди, снежок, стели нам пух,
Набрасывай перину,
И мы помчимся во весь дух
На Барскую куртину,
На Буг, на Муху и на лед,
Быстрее легкой лани,
По зеркалу замерзших вод
Навстречу снежной брани!
Под стихотворением в журнале стояла фамилия «Койранский». Это было так необычно, так ново и удивительно, что Вячка долго не находил себе нигде места. Для него стало мученьем сидеть на уроке. Хотелось двигаться, петь, кричать…
Этот восторг долго владел Вячкой, тем более, что по мере распространения журнала (его переписывали в десяти экземпляров), глаза многих устремлялись на Койранского.
Его с уважением стали звать Вяча, Вячик, милый Вячеслав.
К Вячке пришла слава, яркая, ощутимая, которой больше никогда в жизни он не знал.
С тез пор в каждом номере «Колокольчика» красовалась его фамилия под одним, а иногда под двумя стихотворениями.
Теперь темы приходили сами. Вячка их не искал и ни с кем не советовался, разве Иннокентий Хало попросит непременно о чем-нибудь написать. Эти заказные стихи получались хуже и даже иногда их приходилось не раз переделывать, по указанию редакции.
Журнал был секретным от гимназического начальства, имел сатирическое направление, а потому участие в нем было довольно опасным делом, о чем не подозревал счастливый Вячка. Он продолжал еще оставаться ребенком, хотя рассвет его жизни уже заканчивался.
Наступало солнечное, чистое утро.
2. Конец славы
В душе Ыячки росло какое-то новое чувство. Оно окрашивало все, что он видел, что он чувствовал, в красивые, даже неповторимо-красивые цвета, плохому придавало хорошее толкование, восторженно принимало хорошее.
Как позднее определил Вячка, это было лирическое направление души, требовавшее все опоэтизировать. Это было огромное, неописуемое счастье!
Мелодии музыкальных пушкинских стихов сливались с собственными мыслями, словами и рифмами.
Вячка писал так много, что исписывал в несколько дней тетрадку. И не перечитывал написанного, совершенно нге интересуясь, хорошо или дурно написаны стихи.
Ему надо было только писать, только выражать свои чувства и думы стихами.
Это состояние отражалось на ученье, на поведенье в классе. Во время уроков не было возможности слушать. Стихи текли и рука с карандашом механически записывала на на клочках бумаги неразборчивые фразы, которых часто он сам не читал, а просто складывал в тетрадке для стихов.
Учителя дивились и за невнимательность отчитыали, а потом ставили единицы. Что мог сказать им Вячка?..
Тем временем слава поэта продолжала сопутствовать Вячке.
Когда он, склонившись над своим барабаном, на корке нотной тетради писал и его карандаш-огрызок быстро бегал или на некоторое время останавливался, а глаза устремлялись вдаль, оркестранты сразу затихали, чтобы не мешать «брестскому Пушкину», как многие часто называли Вячку.
Уже