p>
МЕЧТА
Полная Луна ночью похожа на шахтерскую лампу в забое Кругом чернота и только яркий круг желтого цвета. Постепенно начинало светать, и утреннее солнце еще только собиралось вылиться на снег. В спокойной предрассветной тишине отбойным молотком цокают копыта, отсчитывая время до начала рабочей смены на шахте. Повозка, легкая и потому быстрая, спешит по укатанному снегу к черному треугольнику террикона, мерцающего еще не потухшими углями. Лунный свет ярко освещает возницу и его единственного седока, начальника шахты Петра Кирилловича Модебадзе. Последний сидел на повозке наискось в накинутом поверх шинели овчинном полушубке, белом. Начальственный цвет. Петр Кириллович не обращал внимания ни на луну, ни на увязавшихся за повозкой собак, отчаянно бегущих за лошадью. Это было единственное время суток принадлежащее только ему. И посвящал он его самым приятным размышлениям. Обычно прикидывал сколько еще осталось год, два, десять. Двадцать лет ходил в начальниках шахты, а жил беднее последнего проходчика. Его жена Наталья с первых дней замужества поняла, что жить, как люди они будут не сегодня и не завтра, а где-то в невиданном будущем. Петр Кирилович мечтал о доме у моря, и чтоб непременно в Сочи, чтобы с персиковым садом, с погребом, заполненным домашним виноградным вином и чачей, чтобы разговоры неспешные с приезжающими на лето отдыхающими в беседке, увитой виноградом. Наталью он взял, когда умерла первая, оставив у него на руках Мальвину и совсем маленького Юрку. Как бы тогда ему одному справиться. Но случайно встретил Наталью на улице в поселке, и откуда-то сбоку пришла мысль – вот она сможет стать хозяйкой моего дома. И сильная – это он почувствовал и нежная, а это он увидел. Если бы верил в бога, то подумал, что это Он ему внушил эту мысль. Наталью и сватать не пришлось, никого у нее не было. И все у них пошло, как думалось Петру Кирилловичу. Покорная жена, чуткая мать, отличная хозяйка. Ей даже не пришлось учиться деньги беречь, и до замужества жизнь ее научила. Шли годы, родился общий сын Гена. И Наталья как-то перестала бояться Петра Кирилловича. Это не сказалось ни на режиме строгой экономии, ни на отношении к Мальвине и Юрке. Только стала она часто подсмеиваться над Петром, очень с юмором у нее оказалось хорошо. Видно общий сын придал уверенности, мол, не пропадет, если что. На все юморки Петр Кирилович не обращал внимания, главное, что к его МЕЧТЕ они двигались вместе и уверенно. Жаль только, что из худенькой и гибкой, превратилась Наталья в грузную, отяжелевшую – картошка вечная сказалась.
Петр Кириллович вдруг чуть не вывалился из повозки, так внезапно она остановилась. Кучер недоуменно оглянулся и с привычным для Петра Кирилловича покорным испугом спросил:
– Гляньте, товарищ начальник, какая-то бестия на дорогу вывалилась.
И вправду, посреди дороги, в разорванной на рукаве москвичке сидел молодой цыган. То, что это был цыган, подтверждалось и кудрями, бараньей шкурой нависавшими над черными глазами и серьгой в ухе. Он был босой. Конь пытался выскочить из поводьев, фырчал, скалился пугливо, будто чувствовал горячую воровскую цыганскую кровь. Петру Кирилловичу такое происшествие понравилось, он слегка и солидно хохотнул, повернулся к кучеру с усмешкой.
– Чего ты, Егор, не бойся!
А Егор про себя подумал:
– Чо мне его бояться, поди пострашнее фигуру везу.
Тут Петр Кириллович скинул овчину и пошел к цыгану. Сапоги мяли снег твердо, начальственно, с двадцатилетним стажем.
– Чего сидишь, где сапоги?
– Ой, батя, не могу с места сойти, обокрали!
– Какой я тебе, батя, твой батя сам кого хочешь обкрадет. А как же у тебя сумели, кто такой ловкий? Нету у нас в поселке таких. Женщины днем даже двери не закрывают.
Петр Кириллович говорилвал с сильным грузинским акцентом, одет был в шинель, на крупном лице мрачно свисали усы. Цыган перестал улыбаться, и было ясно, что ему не удается свести концы с концами в своих размышлениях, грозно нависший над ним человек явно его обескуражил.
– Отвечай, кто таков, что в наших краях делаешь?
– Чего это я тебе отвечать должен?
Цыган затрепетал, под напором грозной речи собеседника, он как-то весь задергался и заметался глазами. Потом решил, что лучше дело добром кончить и стал говорить по-актерски жалобным тоном:
– Я тут место искал для ночевки, к теплу пробираюсь, сам один шел, сапоги у меня, как у офицеров, ты бы, батя, их видел.
На слове «батя» он понял, что не туда его понесло, сверкнул взглядом на сурового дядьку, тот нахмурился. Делать нечего, парень продолжил
– А тут ребята идут, в фуражечках фасонистых, мне бы подумать, да деру дать, а я у них про места стал расспрашивать, ну они меня из сапогов хромовых и вытащили.
– Ох, и брехун ты таборный, думаешь поверю тебе?
Петр Кириллович посуровел. Не понимал он ситуации, хотя цыган ему чем-то понравился.
Цыганская же интуиция тут же подсказала парню, что окрик хоть и суров у дядьки, да глаза-то у него помягчели, нет, не навредит такой