суставы. Страх был больше боли, а боль – больше страха. А в глубине этих темных, плоско-колючих ощущений горел фонарь маяка, он был глубоко и далеко, казался маленькой яркой звездочкой. Но Оля не стремилась к нему. Она, утонувшая в темных терзающих ее чувствах, наслаждалась им, таким далеким и светлым. Она знала, что тот огонек – Александр.
Утром в воскресенье, увидев в отражении свое лицо со следами ночных переживаний, она подумала, а стоит ли этот кадет её чувств и её красоты? Что в нем такого, из-за чего ее с головой накрывает ревность? Он – военный, а это никак не сходится с ее жизненными стремлениями.
«Нет! Он мне не интересен! В нем нет утонченности, творческой яркости, да и интеллекта он не проявляет!»
После светлой почти весенней службы Оля успокоилась окончательно. Настроилась держать строгий пост, не злится и забыть о странном помешательстве.
На сходе с паперти, ее нагнала Жанна:
– Дорогая моя, Оленька! Прости меня!
– Бог простит, и я прощаю! И ты прости меня! – рефлекторно ответила Оля, не снижая шаг.
– Прощаю- прощаю! Я так спешила, но на Васильевском задержалась. Там кадеты бузят, я должна была на это посмотреть! Полуголые! Пар так и прет от их тел! Они там стенку на стенку устроили, и все поди опоздали на службу! Там какой-то чин из окна канцелярии так орал. Даже визжал, как свин. Смеху было на всю линию! Оленька, а ты чего такая серьезная, влюбилась что ли? – вдруг осадила себя Жанна, заметив Олино равнодушие к рассказу.
Жанна была необыкновенно хороша в каких-то светлых мехах и сетках. Модная теперь среди артистов неразбериха фасона только подчеркивала яркий тип ее внешности. И запах! Жанна источала неприлично сладкий для утра аромат бельгийских сладостей, тем неприличнее этот запах казался на паперти в кругу согбенных прихожан, готовящихся к посту.
– Жанна, все в прошлом! Никаких мужчин, никаких страстей, я должна думать только о настоящих ценностях.
– Ну и дура! Прости, Господи! А стихи свои ты как писать будешь, если страсти не знаешь? Как Ломоносов? – в лоб спросила интересная Жанна. При этих словах рядом стоящие примолкли и посмотрели на пару подружек, обсуждающих небогоугодное. Оля тоже несколько оторопела, а Жанна продолжила, – Для душевных стихов нужны искры. Даже пламень! А если ты сейчас пойдешь в монастырь мировую войну замаливать, то будет у тебя только пепел. Им судьбу свою и просыплешь!
Оля оглянулась на серую массу сердитых стариков, заплаканных женщин, юных и унылых воспитанников гимназий. Редкие военнослужащие с напряженными скулами почти все имели видимое увечье. Она хотела спасти их всех, вернуть им кормильцев, мужей и отцов с войны. Просить у Бога мира, но какими словами?
Война идет уже второй год. Столица увядает, её коробит. Она теряет величие и достоинство. Много говорят о плохом. Громко говорят о плохом. Все всех обвиняют. Простая красота жизни опошляется.
Оля видела и чувствовала это на улице, в газетах, журналах, среди знакомых отца и даже тут, у стен храма. Какими