сообщения.
Он что-то нашел, взволновался, выругался, схлопотал от строгой мамки за сквернословие полотенчиком, подорвался и побежал в дом. Вернулся в брюках и при табельном оружии.
– Свят, свят, свят! – Тетка Вера закрестилась размашисто и часто – рука аж расплывалась в воздухе, как разгоняющиеся лопасти вертолета.
– Сидите здесь! Ни с места! – Митяй помчался к калитке по прямой, топча морковные грядки – цветочков во дворе практичная тетка Вера не признавала.
С полдороги он вернулся, вырвал из моей закаменевшей руки ключ-кочергу, погрозил им:
– Сидеть, не рыпаться! – И шустро выкатился на улицу.
У него для этого очень подходящая конфигурация – почти шар. Утренний борщ с глазуньей и пирогами – та еще диета.
Будоража деревенских собак, Митяй под задорный многоголосый лай покатился по улочке. Мы с теткой сидели ни живы ни мертвы, прислушивались – ждали свиста, криков, выстрелов. Но так и не дождались.
– Шо це було-то таке? – через некоторое время спросила тетка Вера, из-за переживаний перейдя на «балачку».
Дядя Саша, покойный отец Митяя, сорок лет назад закатился в Пеструхино из кубанской станицы. Тетка у супруга много чего переняла – и говорок, и рецепты.
Я пожала плечами и наконец поставила швабру, осознав, что все это время продолжала держать ее в высоком замахе.
Дилинь-дилинь! – в доме затрезвонил телефон. Тетка Вера подскочила и, торопливо ковыляя, убрела в дом. Через минуту она высунулась половинкой лица в окно кухни – короткий телефонный шнур не позволял явиться полнолико – и крикнула:
– Ляська, Митяй говорит – все норм!
– Ничего себе – норм, – пробормотала я. Такого бурного утра у меня не было давненько, может, даже никогда.
– Митяй его взял! Это беглый был, из колонии, к счастью, недалеко ушел!
– Беглый, – повторила я, ощущая легкое головокружение. – К счастью…
Лично у меня о счастье совсем другое представление, но оно почему-то уже много лет остается умозрительным и никак не сбывается.
В моем представлении о счастье прочно обосновались воображаемые муж и дети, двое: мальчик и девочка. Ее я бы назвала Настей или Дашей, а его – Егором или Денисом.
Мужа пусть зовут как угодно, был бы только человек хороший: честный, добрый, непьющий и работящий. А трудиться он может в любой сфере, но лучше, конечно, в какой-нибудь творческо-интеллектуальной, как и я, чтобы нам было о чем поговорить и он не пропадал на работе с утра до вечера, а побольше времени проводил с Машей-Дашей, Егором-Денисом и со мной.
Меня, кстати, зовут Алисой. Для деревенских это слишком изысканно, и они кличут меня Ляськой. Я откликаюсь, почему бы и нет – в «Ляське» мне чудится остроумная отсылка к известному выражению «точить лясы», а чем, как не этим самым, занимается нынешняя журналистика?
– Шла бы ты, Ляська, вот хоть за Семена Бурякова, – часто говорит мне тетка Вера, неодобрительно цыкая на цифровую фоторамку, которую я привезла из города и пристроила на столике